Книга Пчелы мистера Холмса - Митч Каллин

Холмс расковырял палочкой лепешку и, рассмотрев смесь из мяса, лапши и овощей, сказал:

— Несложное, но искусное творение, вы согласны?

Господин Умэдзаки поднял глаза от куска, который держал палочками. Он был сосредоточен на жевании и не отвечал, пока не проглотил.

— Да, — в конце концов сказал он. — Да…

Получив от занятого повара поспешные, расплывчатые указания о том, как им идти, они отправились в сад Сюккэйэн, заказник семнадцатого века, который, как решил господин Умэдзаки, должен был понравиться Холмсу. С чемоданчиком в руке он вел его многолюдными тротуарами и, лавируя между покренившихся телефонных столбов и кривых сосенок, красноречиво живописал это место, черпая из своих ребяческих воспоминаний о нем. Этот сад с его прудом, уподобленным достопримечательному китайскому озеру Сиху, говорил он Холмсу, воспроизводит в миниатюре обширнейшее пространство, — он состоит из ручьев, островков и мостиков, которые кажутся куда больше, чем на самом деле. Трудновообразимое место, подумал Холмс, попытавшись представить себе этот сад, — его невозможно было помыслить в городе, который сровняли с землей и который отдавал все силы восстановлению (его шум — стук молотков, вой тяжелых механизмов, гомон, с которым рабочие несли вниз по улице бревна, грохот от повозок и автомобилей — окружал их).

Но господин Умэдзаки с готовностью признал, что Хиросимы его детства уже нет, и выразил опасение, что сад сильно пострадал при взрыве. Тем не менее он думал, что какая-то часть его изначального очарования могла остаться нетронутой — вероятно, каменный мостик над чистым прудом, возможно, каменный светильник с ликом Ян Гуйфэй.

— Полагаю, мы скоро это узнаем, — сказал Холмс, мечтавший уйти с напоенных солнцем улиц куда-нибудь в безмятежность и покой, где он мог бы передохнуть в тени деревьев и утереть пот со лба.

Однако у моста через реку Мотоясу, неподалеку от опустошенного центра города, господин Умэдзаки заподозрил, что они где-то не туда свернули или он не совсем верно понял торопливые разъяснения повара. Но они не остановились и шли вперед, во власти картины, которая вырисовывалась вдали.

— Атомный купол, — сказал господин Умэдзаки, показывая на купол из железобетона, начисто ободранный взрывом.

Его указательный палец пополз вверх по зданию и уперся в твердое синее небо. Там, рассказал он, и произошла колоссальная вспышка, неизъяснимый пикадон, обрушивший на город шквал огня; потом несколько дней шел черный дождь — радиоактивная пыль, смешанная с пеплом построек, деревьев и тел, уничтоженных взрывом и вихрем взлетевших в атмосферу.

Когда они приблизились к зданию, ветер с реки задул сильнее и теплый день вдруг стал прохладнее. Городской шум, приглушаемый ветром, уже не так докучал им, и они остановились покурить; господин Умэдзаки поставил чемодан, зажег Холмсу сигару, и они сели на упавшую бетонную колонну (удобный обломок среди сорняков и бурьяна). Тени тут было ровно столько, сколько могли дать несколько недавно посаженных деревьев; вокруг было почти пусто и безлюдно, если не считать какой-то пожилой женщины и при ней двух помоложе; все напоминало пустынный берег после урагана. Они смотрели, как в нескольких ярдах от них, у ограды, которой был окружен Атомный купол, женщины встали на колени и смиренно положили по бумажному журавлику к тысячам таких же, лежавших там.[10]Затягиваясь и выпуская сложенными бантиком губами дым, они сидели, завороженные железобетонным строением — символом опустошения возле самого эпицентра взрыва, грозным памятником погибшим. Это было одно из немногих зданий, не целиком обращенных бомбой в оплавленные камни; над развалинами, чернея на фоне неба, изгибался подобный скелету стальной каркас купола, но едва ли не все под ним раздробилось, сгорело и исчезло. Внутри не было перекрытий, поскольку ударная волна смела все в подвал, оставив одни стены.

Но в Холмсе это здание поселило некие чаяния, отчего — он не вполне понимал. Судя по всему, задумался он, они были связаны с воробьями, рассевшимися по ржавой арматуре, и с клочками синего неба в дырявом куполе, или же — на фоне небывалого разрушения — дерзкая стойкость здания сама по себе сулила надежду. Между тем только что, когда он взглянул на него в первый раз, самая близость купола, знаменующего огромную силу страшной смерти, наполнила его горьким сожалением о том, что современная наука привела человечество в этот ненадежный век атомной алхимии. Ему припомнились слова одного лондонского врача, которого он когда-то допрашивал, — умного, мыслящего человека, отравившего без всякого видимого повода свою жену и троих детей стрихнином и затем поджегшего свой дом. После многократных вопросов о причинах его преступления врач, не желая говорить, наконец написал на листе бумаги три фразы: «На землю со всех сторон давит великая тяжесть. Посему мы должны остановить себя. Мы должны остановиться; иначе земля замрет, перестав вращаться под гнетом того, что мы на нее взвалили». Только сейчас, много лет спустя, он мог увидеть хоть каплю смысла в этом загадочном объяснении, сколь бы неубедительным оно ни было.

— У нас мало времени, — сказал господин Умэдзаки, бросив и затоптав окурок. Взглянул на часы. — Боюсь, что совсем мало. Если мы хотим посмотреть сад и успеть на паром до Миядзимы, нам нужно идти — разумеется, если мы еще хотим к вечеру заглянуть на воды под Хофу.

— Конечно, — сказал Холмс, упирая трости в землю. Когда он встал с колонны, господин Умэдзаки, извинившись, отошел к женщинам, чтобы на этот раз точно узнать дорогу до сада Сюккэйэн (ветер донес его приветливый вопрошающий голос). Докуривая сигару, Холмс смотрел на господина Умэдзаки и женщин — все они стояли рядом с угрюмым зданием, улыбаясь в свете дня. Улыбка самой старшей, чье сморщенное лицо он хорошо видел, была неожиданно блаженной и свидетельствовала о детском простодушии, что к старости порой возвращается. Словно по команде три женщины поклонились, и господин Умэдзаки, сделав то же, резко развернулся и быстро пошел прочь; его улыбка быстро растворялась в стоическом, чуть мрачном выражении лица.

Глава 13

Как и Атомный купол, сад Сюккэйэн был окружен высокой оградой, должной воспрепятствовать доступу внутрь. Но господин Умэдзаки не дрогнул и — очевидно, не первым — нашел в ней лазейку (проделанную кусачками, подумал Холмс, и растянутую руками в перчатках так, чтобы можно было пролезть). Вскоре они уже бродили по переплетающимся, петляющим дорожкам, присыпанным сероватой золой, и расхаживали среди темных, безжизненных прудов и засохших, обуглившихся сливовых и вишневых деревьев. Неспешно прогуливаясь, они часто останавливались, чтобы осмотреться, и созерцали хрупкие горелые останки исторического сада — черные пепелища чайных домиков, жалкие кучки азалий там, где прежде они росли сотнями, а то и тысячами.