Книга Ящер - Эрик Гарсия

— Где мы? — спрашиваю.

— Э-э?

— Где мы?

— Да, да. Отличная еда!

Хоть английский его не идеален, он, по крайней мере, теперь понимает, что я желаю следовать за тем такси, причем на расстоянии. А я, по крайней мере, могу ненадолго откинуться на сиденье, расслабиться и…

Такси останавливается.

— Тридцать три пятьдесят.

Стараясь особо не высовываться, я бросаю взгляд через переднее стекло. В ста футах Сара вылезает из своего такси и торопливо перебегает через дорогу. Я швыряю таксисту пятидесятку — одну из двух, у меня оставшихся, но у меня нет времени дожидаться сдачи, — и он, впечатленный столь щедрыми чаевыми, предлагает взамен доставить меня в одно известное ему место, где я смогу сэкономить деньги и насладиться приятным женским обществом.

Сара проворно и с удивительным изяществом скользит сквозь уличные тени. В сравнении с ней я чувствую себя ослом, ревущим и выдающим свое присутствие каждым неверным шагом. Я стараюсь держаться от нее не менее чем в пятидесяти футах, то и дело ныряю за мусорные баки или прячусь за углами домов, дабы оставаться незамеченным.

Озираясь по сторонам, я никак не могу отыскать названия улицы или номера дома; будто здесь по округе бродил сбитый с толку Гамельнский крысолов, у которого спутались все ноты, так что не крысы, а уличные таблички сорвались из своих бетонных кроваток и побежали за ним в счастливую страну, не настолько охваченную искусством граффити. Я знаю только то, что мы с Сарой не одни на этой улице. Хотя, возможно, мы здесь единственные добропорядочные граждане.

Еще через несколько углов и закоулков этой безумной окраины мы оказываемся перед домом, который я принял бы за старый склад, если бы не блеклая вывеска, на которой жирными кривыми буквами выведено: «ДЕТСКАЯ КЛИНИКА». Между двумя закрытыми пандусами виднеется вход под навесом, и как раз к этой еле освещенной двери и устремляется Сара. Нырнув за почтовый ящик, разукрашенный изречениями в стиле граффити и боевыми кличами местных банд, я с удовольствием узнаю, что Рейна является девчонкой Джулио, по крайней мере именно так было 18.09.1994. Надеюсь, у них и сейчас все благополучно.

Перспектива общения с обитателями еще одной больницы выглядит не более аппетитной, чем отвратительное рыбное суфле с мятой в «Тар-Пит-клубе», но с моей работой выбирать не приходится: зажмурься и лопай.

Перед Сарой отворяется дверь клиники — не могу сказать, то ли ключ у нее есть, то ли ей изнутри открыли, — и она проскальзывает внутрь. Медленно повторив десять раз «Миссисипи», я перебегаю дорогу и бочком пробираюсь ко входу, в то время как глаза мои выпрыгивают из орбит, стараясь не упустить из виду больницу, дорогу, тени, всю окружающую тьму.

Дверь закрыта, крепко-накрепко заперта на засов, и мгновенный осмотр здешних предосторожностей подсказывает мне, что на этот раз кредитной карточкой в качестве входного билета не обойтись. Прямое вторжение тоже исключается, хотя в некоторых отношениях для всех заинтересованных лиц было бы лучше, если бы я мог просто постучать в дверь этой клиники, известить о своем прибытии любому, кто бы там ни отозвался, и спросить, не сильно ли они будут возражать, если я поприсутствую на их посиделках, может, вставлю несколько реплик, запишу несколько разговоров, так сказать, в назидание потомству. К сожалению, я очень сомневаюсь, что мне удастся добиться своего, действуя подобным образом.

Листы алюминия, которые служат воротами пандусов, тоже как следует заперты, и хотя у меня, возможно, получилось бы их сорвать быстрее, чем птичке чихнуть, шум поднимется такой, что проще объявить о себе в переговорное устройство. Пора взглянуть на черный ход. Я, крадучись, огибаю здание.

Но теперь, когда началась охота, обстановка меняется.

Сейчас полночь, и что-то не так. Все вокруг обостряется — запах разложения, неровность поверхности бетонных больничных стен. Ночная тьма сгущается, граффити выглядят все непристойней, и я ощущаю металлическое покалывание в горле. Эрни всегда учил меня в любой ситуации доверяться инстинктам, изначальной основе моих познаний. И эта вот изначальная основа советует мне бежать. Смываться отсюда.

Я иду дальше.

Любой город полон звуков — воплей бездомных, криков потерявшихся животных, завываний ветра, мечущегося в бетонных ущельях. Но сейчас до меня доносятся щелчки и шорохи, бормотание, зубовный скрежет, гортанные хрипы. Я слышу шепоты и голоса и не знаю, какие из них реальны, а какие звучат лишь в моем воображении, а еще я понять не могу, почему каждое дуновение ветерка заставляет меня нервничать все больше и больше.

А потом до меня доходит…

Где-то поблизости разожгли барбекю. Странное место для семейного пикника. И время для него странное. Но я чувствую, еще как чувствую — запахи углей, горючего, жира, капающего на пламя, вспыхивающее с новой силой. И что-то еще. Что-то… неправильное. Что-то на грани моего восприятия, вступающее в игру, нарастающее, движущееся, набирающее обороты…

Пластик. Тошнотворная сладость горящего пластика.

Я нагибаюсь. Усеянный шипами хвост бьет о стену прямо над моей головой. Шрапнелью разлетается бетонная крошка, и я, шатаясь, отступаю в темноту. Что за…

Левая рука — огонь — полоса боли пронзает предплечье — неровный вдох, не мой, но рядом — я разворачиваюсь и отпрыгиваю, плечо вопит, инстинкты мямлят.

Запах сахарного сиропа с горящим пластиком. Сахаром пропитан весь воздух. А еще я чую запах крови — моей, моей собственной, — хлынувшей у меня по руке, когда я отпрянул к стене. Я здесь не один, кто-то рыщет поблизости. Облачение мое разодрано, латекс висит клочьями.

Фырканье — рев — я собираюсь с силами для схватки и в черной впадине переулка различаю хвост, усеянный сверкающими шипами, — отточенные как бритвы когти — зубы, сотни зубов в немыслимо широкой, немыслимо глубокой пасти. Восемь, девять, десять футов — выше любого из динов за миллион лет. Это не Стегозавр. Это не Раптор. Это не Т-Рекс. И это не Диплодок. Это ни один из шестнадцати видов динозавров, чьи предки пережили Великие Ливни шестьдесят пять миллионов лет назад.

Но оно ухватило меня за задницу.

Со скрежетом внезапно тормозящего поезда оно бросается на меня, всей своей плотной массой и острыми шипами устремляется к моему телу. Тень — контур — движется во тьме, и я рискую прыгнуть вправо. Это приносит свои плоды. Это… нечто, с которым я сражаюсь — увертываясь, — с хрустом шмякается о бетон больничной стены.

Ответить ударом на удар, в порядке самообороны. Расчехлить оружие, выпустить его на свободу. Во всю длину.

В плече пульсирует боль. Я выдираюсь из своей оболочки, всех этих корсетов, туго затянутых во избежание казусов вроде того, что случился в «Эволюция-клубе». Я сражаюсь с серией «Г», сдираю кнопки, ломаю молнии. Нет времени для бережного отношения к оберточной бумажке. Мой хвост — широкий брус мускулов в толстой зеленой шкуре — рвется наружу; хоть он без шипов, однако превосходно пляшет, машет, виляет, юлит и отражает нападения.