Книга Лабиринт тайных книг - Паоло Ди Реда

Жорж была на шесть лет старше его, зрелая женщина с двумя детьми, которая в нужные моменты становилась настолько по-матерински понимающей, что напоминала Фредерику о его детских годах в Польше. Она смогла странным образом пробудить и поддерживать в молодом гении такое дорогое ему чувство ностальгии по детству, по родине.

И сейчас, именно сейчас, когда он должен был отдать дань своей любимой земле, воспоминания о Жорж мучили и терзали его, не позволяя думать ни о чем другом. Он был не в состоянии писать музыку, ни тем более играть. Сидя неподвижно перед раскрытым фортепиано, перед чистыми листами нотной бумаги, он вспоминал ее письма. В них она говорила, что их души встретятся на небе, что он навсегда будет ее ангелом. Ему вспоминались дни, проведенные вместе на Балеарских островах и Майорке. На острове, где он так сильно страдал от болезни, но где был счастлив с ней. А она заботилась о нем, куда меньше внимания уделяя больному сыну и роману, который следовало срочно заканчивать.

Жорж взяла все хлопоты о нем на себя, освободив от чувства подавленности, которое всю жизнь сопровождало Фредерика и которое сейчас снова овладело им. Ощущение приближения смерти, ее предчувствие, неотвратимое и жестокое, парализующее и не позволяющее творить свободно… Без Жорж у Фредерика не осталось защиты перед страхом смерти.

Она была его покровительницей, она изгнала все его кошмары, позволив высвободиться невероятной творческой энергии. И тогда за роялем он мог создавать свои шедевры или играть так, что не боялся ничего, даже смерти.

Он хотел бы вернуться к ней, но их разрыв оказался слишком бурным, слова, высказанные в порыве гнева, — слишком ранящими. Их любовь, которую они называли «небесной», склеить было невозможно.

Жорж страшно оскорбила Фредерика, выведя его в своем последнем романе в образе князя Кароля. Образ был сразу узнан всеми. Раненое самолюбие Шопена не позволяло ему мечтать о примирении. Она выставила на общее обозрение все его недостатки, все, что знала о нем. Он старался изгнать ее из своего сердца, не испытывать никакого сожаления или ностальгии по прошлому счастью. Ностальгия… она могла быть теперь только по родине. Но и она не помогала ему собраться с духом, чтобы посвятить музыку своей любимой Польше. Слова кантаты, казалось, говорили о нем: «Над серыми скалами созерцают землю обетованную золотые лучи Божественного света — конечную цель, пределы, к которым устремляются земные братья: но никогда не смогут они их ни достигнуть, ни разделить с ними счастье. И может быть, навсегда забытые, исчезнут навечно из памяти».

Да, слова говорили о нем. Он больше не мог следовать за той, которую любил, не мог снова утешиться в ее объятиях, хотя желал этого больше всего на свете. Сожаление о невозможности вернуться к былому убивало в нем все способности к созиданию. Впервые он не мог выразить свои чувства в музыке, не мог притронуться к клавишам.

«Это болезнь».

Фредерик почувствовал собственную неискренность. Он отдавал себе отчет, что остававшаяся в нем энергия не растрачена. Она еще может быть освобождена, как в те времена, когда он был с Жорж. Это душа хотела смерти, а не тело. И следовало сопротивляться всеми силами. В andante нужно сменить тональность. Может, взять соль мажор, звучащий решительно и твердо?

Он сидел перед роялем в полном одиночестве и впервые за эти месяцы знал, что нужно делать. Нужно оттенить патетику текста сдержанной музыкой, предоставив мелодии главное место. И именно так назвать этот отрывок — «Мелодия». Cantabile, которое врезается в память и остается в ней навсегда. Cantabile, которое нравится богам.

Только после этого придет смерть и конец страданий. Достаточно лишь музыки, его последней, самой простой мелодии — завещания Фредерика Шопена.

44

Июль 1971 года. Париж, улица Ботрейи
Фальшивая мелодия

Взгляд, затерявшийся в пустоте. Равнодушная улыбка.

Памела вернулась домой полумертвая, упала в объятия Джима, прозрачная, опустошенная, и его сердце сжалось. Но он снова свел все к шутке: «Знаю, что ты теряешь сознание, когда видишь меня».

Джим слишком любил ее, чтобы трезво оценивать положение вещей. С ней он терял все ориентиры, предпочитал не видеть фактов и реагировал по привычке. Раньше Памела всегда улыбалась, но не сейчас. Она была практически без сознания, как прокаженный в последней стадии, когда нервные окончания полностью атрофированы. Если бы ее сейчас жгли огнем, она не заметила бы.

Джим посмотрел на Альдуса. В глазах его таилась бесконечная печаль. Музыкант отнес Пам на руках в другую комнату и уложил на кровать. Откашлявшись, сказал:

— Это пройдет, как обычно.

— Да, постараемся привести ее в нормальное состояние, — подхватил Альдус.

Джим кивнул, хотя не верил в это:

— Мы столько раз пытались снова сблизиться, но, кажется, сейчас это уже невозможно.

Джим находился в отчаянии. Альдус понимал, что эта встреча отбросит его назад, в депрессию.

К сожалению, уже ничего нельзя было сделать. Мелодия оказалась фальшивой. Страсть к Памеле стала настоящей клеткой, тюрьмой для Джима, и он не освободится от наваждения, пока не поймет правду.

Но чаша еще не переполнена. Как скоро это случится? Альдусу придется следить за обоими, другого выхода нет.

45

31 августа 2001 года. Париж, дом комиссара Дженессе
Путешествуя по собственному сну

Даниэль Дженессе спит мало и обычно не видит снов. Или просто не может вспомнить их. Кто-то когда-то сказал ей, что ее рационализм блокирует фантазию. Но сегодня ночью она видела сон, четко помнила его и долго думала о нем.

Ей снилась Жаклин Морсо, американка, обвиняемая в убийстве Жерома Дзубини. Во сне Жаклин благодаря чьим-то проискам оказалась вовлеченной в эту историю, а Даниэль поняла, что там произошло на самом деле.

Все становилось ясным… хотя совершенно абсурдным.

Но это был лишь сон. Раньше Даниэль не обратила бы на него никакого внимания. Более того, она всегда втайне гордилась своим рационализмом. Тем, что стоит, как говорится, обеими ногами на земле. Ее даже порой упрекали в цинизме, и не только на работе. А мужчины, с которыми она пыталась строить отношения, оставляли ее, обвиняя в холодности. Ей всегда были необходимы факты и обоснования и для чувств, потому она никогда не влюблялась. А если мужчинам было недостаточно ее красоты и они требовали любви, Даниэль покидала их. Никогда в жизни она не переходила рубеж, не делала шаг в сторону чего-то нереального, неконтролируемого, неочевидного. Но сегодня что-то изменилось. Этой ночью она скользнула в другое измерение, и координаты пережитого там теперь накладываются на ее реальную жизнь. Обрывки информации, образы, фразы, свет и тени, запахи… все перемешано в голове, подобно мозаике из разбитого стекла. А она пытается заботливо ее собрать.

Ей нужен еще один шанс.