Книга Монреальский синдром - Франк Тилье

— Чем меньше мы ему скажем, тем лучше для нас. Да! На самом деле это называется «AuldStag»…

— Что «это»?

— Что-что! Египетское виски. Запиши, черт возьми, если не способен запомнить. А Кате купишь самую дорогую курильницу для благовоний, какую только найдешь: хочу сделать ей подарок получше.

— Как она, кстати? Давненько не виделись… Надеюсь, она не очень на меня сердится, и…

— И не забудь крем от москитов, иначе загрызут.

Леклерк повесил трубку так, будто хотел прервать ставший ему неинтересным разговор.

Четверть часа спустя Шарко был уже в скоростном метро на станции «Бур-ла-Рен», где, устроившись на ближайшем свободном сиденье, погрузился в чтение распечатанных на принтере листков: короткой справки, присланной ему начальником. Люси Энебель, не замужем, две дочери, отец умер от рака легких, когда ей было десять лет, мать — домохозяйка. В начале двухтысячных — бригадир в Дюнкерке. Отвечала там за всякую писанину, тем не менее была подключена к зловещему делу под названием «Комната мертвых»,[7]которое поставило тогда на уши весь северный регион. Шарко прекрасно знал, какой долгий путь надо было в те годы проделать бригадиру, чтобы стать офицером судебной полиции, и не очень понимал, как обычная конторская служащая ухитрилась вырасти в руководителя подобной облавы на шайку, как тогда говорили, психопатов и ритуальных убийц. Какие внутренние силы тянули эту мать семейства на другую сторону?

Так… Потом ее перевели в Лилль, где она стала лейтенантом судебной полиции в местном управлении. Отличная карьера! Можно подумать, девушка просто-таки рвалась в большой город, где, соответственно, больше шансов натолкнуться на худшее. Что ж, пока безупречный послужной список… По словам непосредственного руководства, Энебель настойчива и педантична, но при этом «чем дальше, тем сильнее» проявляет склонность съезжать куда-то не туда. Лезет в любое пекло, не дождавшись подкрепления, постоянно ругается с начальством и имеет досадную привычку браться только за дела о жестоких преступлениях, предпочтительно — убийствах. Еще Кашмарек, начальник управления полиции, где она служит, пишет об этой Энебель, что она «энциклопедически образованна, быстро входит в суть дела, проявляет себя в нем тонким психологом, но не всегда способна себя контролировать». Интересное досье! Шарко пошел дальше. Ему казалось, что он читает собственную историю. В 2006-м, пишут, она вроде бы пострадала. Долгая и ожесточенная охота за преступниками в бретонской глуши закончилась для нее тремя неделями отпуска по болезни. Официальный диагноз — «переутомление», но полицейские в своей среде называют это состояние «депрессухой».

Депрессия… Молодая женщина — во всяком случае, на бумаге — выглядела скорее крепкой и надежной, откуда же тогда это внезапное сошествие в ад? Депрессия на тебя наваливается, когда ты расследуешь дело, задевающее тебя за живое, когда беда другого человека становится вдруг твоей собственной. Но что же в том деле могло оказаться для нее таким личным?

Шарко оторвал глаза от странички, привычно потер подбородок. Этой Энебель было тогда чуть за тридцать, но тьма уже влекла девушку до такой степени, что стала управлять ее жизнью. А сколько было ему самому, когда он начал съезжать с катушек? Может, и гораздо раньше, чем она. И вот к чему это привело. Кто угодно, любой наблюдательный человек, мигом поняв его положение, оценил бы ситуацию так: этот тип накачан лекарствами, он стареет в одиночестве, стареет с печатью разбитой вдребезги жизни на лбу и болью, пропитавшей каждую морщинку.

В 19.20 он вышел к Северному вокзалу не такой взмокший, как обычно. Июльские пассажиры — это не работяги, а туристы, более дисциплинированные и не так к тебе липнущие в транспорте. Пульс Парижа в это время замедлен.

Девятая платформа. Вокруг стоявшего неподвижно со скрещенными на груди руками Шарко бродили голуби, воздух был убийственно тяжелым, парило нестерпимо, хотя одежду он выбрал самую что ни на есть легкую: желтая тенниска, бежевые бермуды, мягкие туфли на каучуке. Он ненавидел вокзальные перроны, аэропорты, все места, способные напомнить о том, что люди каждый день расстаются. Позади него родители вели детишек к битком набитым поездам — отправляли на каникулы. Такая разлука не страшна, она всегда хорошо кончается, после такой разлуки встреча еще радостнее, вот только для Шарко день встречи не наступит никогда.

Сюзанна… Элоиза…

Прибывший из Лилля экспресс выбросил из себя плотную толпу пассажиров. Пестрота, разноголосье, грохот чемоданов на колесиках. Рядом с Шарко, поднимая вверх таблички с именами, переминались с ноги на ногу таксисты. Он вытянул шею и сразу же увидел ту, кого встречал, — будто выключатель щелкнул. Люси шла к нему, улыбаясь. Маленькая, тоненькая, волосы до плеч, на вид — хрупкая, и, если бы не эта почти виноватая улыбка, если бы не эта специфическая усталость, которая отличает полицейских от обычных людей, он, возможно, принял бы ее за провинциалку, явившуюся в Париж искать сезонную работу.

— Комиссар Шарко? Люси Энебель из Лилльского территориального управления судебной полиции.

Рукопожатие. Шарко заметил, что большой палец ее руки оказался сверху — так-так, значит, либо она хочет держать все под контролем, либо таким образом выражается безотчетное желание властвовать. Комиссар улыбнулся в ответ приезжей коллеге.

— Скажите, а «Немо» на улице Солитер в Старом городе еще существует?

— По-моему, продается. А вы уроженец севера?

— Продается? Жалко… В конце концов все лучшее исчезает. Да, корни у меня там, но это было так давно… Пойдемте в «Северный терминал»? Не сказать, чтобы это кафе было привлекательнее других, зато оно прямо напротив.

Покинув вокзал, они нашли себе местечко в тени на террасе кафе. Перед ними выстроились длинной разноцветной очередью такси, ожидающие пассажиров. Вокзал казался центром перемещения народов: здесь роились и отсюда извергались белые и черные, арабы и азиаты. Шарко заказал себе белое пиво с ломтиком лимона, Люси, скинув наконец рюкзак, попросила принести «перье». Новый знакомый произвел на нее впечатление, особенно — внешне: и стрижка ежиком, и взгляд стреляного воробья, и стать. А еще чувствовалось в нем что-то сложное, неоднозначное, что-то неуловимое, чего не обозначишь словами… В общем, Шарко ей скорее понравился, но Люси попыталась этого не показывать.

— Мне говорили, вы специалист по анализу поведения преступников? Интересно, должно быть, заниматься анализом поведения?

— Давайте-ка прямо к делу, лейтенант, сейчас уже довольно поздно. Что вы хотите мне сообщить?

Ну и тип! Прямолинеен, как удар в боксе! Люси совсем еще не знала этого человека, но понимала: Шарко никогда ничего не даст, если ему это не возместится. Впрочем, так ведь в их профессии всегда: ты мне, я тебе. И она рассказала комиссару все, с самого начала: о смерти бельгийского коллекционера, о том, как был обнаружен анонимный короткометражный фильм, о содержащихся в нем порнографических кадрах и сценах насилия, о человеке с «фиатом», который вроде бы ищет именно эту бобину. Шарко слушал совершенно бесстрастно. Ну да, этот аналитик, который всякого небось навидался в жизни, из таких, кто всегда будто в панцире. Люси начала было говорить о сегодняшнем загадочном разговоре с канадцем, но в это время официант принес напитки, и она замолчала.