Книга Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

На первый взгляд – довольно много всего.

А на второй – не очень.

Собрал Угарцев все эти проволочки и крючочки, с любовью разложил их на плащ-палатке и аккуратненько-аккуратненько так упаковал в рюкзак. Повесил этот рюкзак на плечи и потихоньку побрёл в сторону не охваченных ещё предгорий Чааная – съёмку делать.

Самой большой проблемой Угарцева были образцы. Вообще, странствия с геологами – это ночной кошмар как сплавщика, так и лётчика. Если у всех остальных категорий бродяг количество груза с пройденным путём только уменьшается, то у геологов – увеличивается.

Но Угарцев увеличиваться этому грузу позволить не мог.

По идее, для полноценного описания территории ему надо было собрать описания около полутора тысяч точек. Что, по самым скромным прикидкам, составляло не менее ста пятидесяти килограммов. А если учесть стремление любого исследователя к перепроверке результатов – могло выйти и все триста.

Поэтому Угарцев выбрал промежуточный вариант – забирать с собой только наиболее показательные образцы ключевых, по его мнению, для территории обнажений, а все остальные складировать в приметных местах, обозначая места их хранения турами. Разметку можно было выполнить простым карандашом, ибо сделанные им надписи не смываются и не осыпаются без внешнего воздействия, а основные описания делать в дневнике («Мелким почерком», – неизменно добавлял Угарцев по себя).

С чем было по-настоящему плохо – так это с едой. У Владимира была малокалиберная винтовка, но как ею пользоваться, он представлял себе весьма слабо. Конечно, за плечами была начальная военная подготовка, военная кафедра в институте, но всё, что он оттуда вынес, – это «совместите верхний край мушки с верхним краем целика». Да, в начале полевых работ Угарцев убил из этой винтовки пару зайцев, – но он потратил на них двадцать патронов, и такой расход боеприпасов был совершенно неприемлем в изменившихся обстоятельствах. Кроме того, не было чая и сахара. Ну то есть почти не было: оставшуюся малость можно было не принимать во внимание.

– Я сразу подумал, что можно заваривать в кипятке ягоду: её было везде много. Шикши было просто кошмарное количество, поспевала голубика. Не было ничего другого – мучного и крахмального. Я слышал, что чукчи едят всякие травы и женщины у них ножами раскапывают мышиные запасы, но, во-первых, я не знал, как их находят, эти запасы, а во-вторых, чёрт их знает, что в этих запасах находится. Чукчи-то небось знают, а я – нет… Потому решил – буду изображать из себя Кожаного Чулка. Если кого замечу, подкрадусь близко-близко и в сердце – рраз! Ну не могу я пропасть в тундре с мелкашкой! Так мне казалось в тот момент, понятно…

Пологие щебнистые увалы хребта Чаанай вообще-то идеальны для пеших маршрутов. Я сам хорошо знаю такие места и считаю их даже более удобными для передвижения, чем большинство сельских дорог в Европейской России. Под сапогами хрустит мелкая щебёнка, схваченная вязкой сетью мелких кустарничков и лишайника, пологий подъём сменяется таким же пологим спуском, в укромных лощинах журчат ручьи, заросшие по краям невысокими, по колено, ивами… особенно приятны такие увалы бывают в августе – когда поспевают ягоды арктоуса и голубики, мелкая листва стелющихся кусточков приобретает кроваво-лимонный цвет, а многочисленных кровососов сдувает леденящим арктическим ветерком.

Но все эти прелести жизни блёкли при воспоминании о потерянных запасах пищи и снаряжения.

Тем не менее он добросовестно описывал обнажения, помечал их на карте, маркировал образцы, а потом складывал их на приметных увалах, выгребая для них неглубокие ямки в грунте и умащивая, как яйца в гнездо, на подушки из ягеля и кустарничков – чтобы не перемешать с основным грунтом холмов. Сверху он также закрывал их ветками, а над захоронением выстраивал каменный тур – такой, чтобы его можно было легко найти по зиме, если притарахтеть сюда на тракторе.

Места для хранения Угарцев также выбирал с расчётом на то, что их будет обдувать ветром и снега на этих увалах будет немного.

Угарцев работал на Севере всего второй год, но, оказавшись с ним наедине, учился быстро…

Быстро он научился и эффективно пользоваться малокалиберной винтовкой. Самым многочисленным и удобным «в обращении» зверем был многочисленный здесь заяц-беляк. Зайца было удобно обдирать, он был компактен и мясист. Секрет заключался в том, что вспугнутого, обычно из-под самых ног, зверя надо было отпустить метров на пятьдесят. На таком расстоянии заяц неожиданно успокаивался, садился и начинал разглядывать Угарцева большими раскосыми глазами. Тогда Угарцев присаживался, прилаживал винтовку на положенный перед собой рюкзак и стрелял. Одного зайца хватало на два дня пути. Утром, днём и вечером Владимир кипятил воду, заваривая в ней ягоды шикши и голубики. Получался кисловатосладковатый отвар, который он пил с наслаждением.

И конечно, рюкзак за его спиной становился всё тяжелее и тяжелее…

Ибо, как и любому другому исследователю, была Угарцеву свойственна жадность. А жадность эта обязывала его тащить с собой хоть по одному камню от каждого заинтересовавшего его обнажения.

А заинтересовавших его обнажений, как вы догадываетесь, было ой как много…

Самым тяжким испытанием в его работе были абсолютно безветренные дни. Хотя количество этих дней на северном склоне хребта Чаанай и было исчезающе мало, но даже трёх-четырёх оказалось достаточно, чтобы превратить Володину жизнь в кошмар.

Ведь едва утихал ветер – и с тундровой низины поднимались мириады комаров и мошки, которые облепливали каждый квадратный сантиметр открытой кожи, залезали внутрь рукавов, лезли в глаза, ноздри, рот…

Тогда Угарцев поднимался высоко на гребни сопок, где чувствовалось какое-никакое движение воздуха, и отсиживался на них до наступления сумерек. Вечером же и ночью, когда со стороны Чукотского моря приходила волна холодного воздуха, окаянные насекомые вновь опускались в своё болото до следующего безветренного дня.

Однажды на вершине холма в такой совершенно безветренный день Угарцев обнаружил молодого северного оленя. Скорее всего, это был олень, отбившийся от одного из колхозных стад, но Владимиру не было дела до таких тонкостей. Его заботил лишь тот факт, что зверь оказался столь неосторожен, что подпустил его на расстояние около семидесяти метров. Угарцев успел трижды выстрелить зверю под лопатку, пока тот набирал скорость, и где-то метров через сто пятьдесят тот «сложился» в русле небольшого ручья.

К утилизации первой своей крупной добычи Угарцев подошёл вдумчиво. Он аккуратно снял с оленя шкуру, отделил лопатки и ляжки, снял с крупа довольно толстый слой жира. Начинался сентябрь, и олени набирали вес перед сезоном размножения и долгой зимой. В любом случае четыре лепёшки сала размером с медвежью лапу были значительным подспорьем к рациону из зайчатины.

Мясо оленя Угарцев спрятал в ручье, несколько самых аппетитных кусков запёк в камнях и уложил в рюкзак. Немного переверстав план маршрутов, он вернулся к своей продуктовой «захоронке» через два дня, но тут обнаружил, что его опередили. Подходя к ручью, он увидел, как через увал неторопливо перебирается странный пёстрый зверь размером с собаку. В «захоронке» Угарцев нашёл только несколько обломков костей.