Книга Беглый огонь - Петр Катериничев

– Во-во, – поддакнул Крутов. – Лившиц. Вылитый.

– А может, меня, раз такая пьянка, в рыжий цвет перекрасить?

– Граждане не поймут.

Ну что тут возразишь? Генерал. И мыслит по-генеральски.

Крутов прошел в кабинет, сделал несколько телефонных звонков. Вернулся:

– Через три часа будьте у управы.

– В шестнадцать? – уточнил я.

– Да. Раньше не получится. Мне сейчас нужно уехать. Сударенкова останется с тобой.

– И чем нам заняться?

– Чем хотите. Только по проспектам не маячьте.

– У тебя тут компьютер имеется?

– Обязательно. И кудесник-программист при нем.

– Интернет?

– Да.

– Красиво жить не запретишь. И на какие шиши?

– Дронов, ты что, налоговая полиция?

– Просто жаба давит. Отхватили ничейный особняк в центре родной столицы, напичкали аппаратурой и прикидываетесь шлангами. Преступность почему не искоренена?

– Дронов, если такой зануда, подавайся в нардепы и промывай мозги коллегам. Мне своих начальников хватает.

– У генералов есть начальники?

– Больше, чем я мог представить, когда был вольным полканом.

– Нет в мире совершенства.

– Никакого.

– Разве только коньяк.

– Коньяк хороший.

– И – девушки.

– Дрон!

– Все. Уже замолчал.

– Ты меня загрузил за утро по самое «не хочу». Займись лучше своим прямым делом.

– Ви, мон женераль. Каким?

– Думай.

Хорошо сказано: «Думай». По-генеральски. Некоторые наивно полагают, что разница, скажем, между полковником и генералом всего в одно звание. Фигушки. Как говорил покойный Скалозуб, дистанция огромного размера. На всю длину лампас. Генерал – это нечто почти фольклорное. «Он был титулярный советник, она – генеральская дочь…» Или: «Что я голым скакал, что я песни орал, а отец, говорил, у меня – генерал!» И жена генерала – это не просто женщина, а генеральша!

– Над чем задумались, Олег Владимирович?

– Комплексую, Настасья.

– Чего?

– Вот уже и седой вашими стараниями, и пенсне надел, аки «интеллигент собачий», а люди – в генералах. Почему такая несправедливость?

– Игорь Петрович очень умный.

– Да? А я, выходит, очень глупый?

– Олег Владимирович, хотите по секрету?

– По женскому? Весь внимание.

– Игорь Петрович на самом деле вас очень ценит. Чрезвычайно.

– Еще бы! Не ценить такого молодца! Умный, красивый, в меру упитанный и в очках!

– Я не вполне точно выразилась. Игорь Петрович считает вас не просто умным, а… Как он когда-то выразился, вы из тех редких птиц, без которых людям не выжить.

Признаться, я несколько растерялся от такой ее откровенности. Приятно, конечно, тем более что умереть от скромности мне точно не грозит, но… Культиви-ровать собственную значимость – это загнать себя в угол. А история нас учит: у Грозного появляется Малюта, у Сталина – Лаврентий, у Горбачева – Раиса Максимовна.

– Милая барышня, он шутил.

– Крутов?

– Ну. Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…

– Что?

– Пардон. Это из песни. Так вот: мы с Игорем Петровичем занимались в драмкружке. При Театре юного зрителя. Причем Крутов играл в постановке шелудивого розыскного волка, а я, как водится, горнего орла. С тех пор он и сохранил по отношению ко мне некоторый комплекс неполноценности.

– Комплекс чего у Крутова? – подняла девушка брови.

– Ее. К тому же в английском языке звук «th» ему никогда не давался… Тут и корова закомплексует!

– Дронов!

– Да?

– Вы все же ужасный балабол!

– Это я от застенчивости. Такая красавица, да еще и лейтенант! Я представил вас в мундире на нагое тело и…

– Олег Владимирович!

– Да?

– Крутов прав: займитесь своим прямым делом.

– Каким?

– Думайте. А я приготовлю вам кофе.

– Нам, Настя.

– Хорошо. Нам.

Хм… И почему даже хорошенькие девушки уверены, что думать – мое основное занятие? А помечтать? Ну да… Мечтать не вредно. Как и думать. Но иногда поздно. Надеюсь, мне пока не поздно.

Думай. Над чем? Все дело в том, что… Обозрев свою жизнь за крайние пяток лет, могу лишь искренне во-просить: ну и что? Рисковал, подставлялся, упирался, и – что? Богатые – богатеют, бедные – гундят, молодые колют иглы в вены с таким остервенением, как будто это обещает им Царствие Небесное… А чем нас радует пресса? Очередные угольщики бессменно и без-надежно голодают, общежитие будущих инженеров-оборонщиков повально торчит на игле, в общежитии будущих педагогов-воспитателей сифилюга бродит шальной волной, как призрак коммунизма по Европе… Похоже, даже молодым окружающий мир опротивел до самой последней степени.

Ну а то, что происходит во власти и вокруг нее, я если и понимаю, то даже опасаюсь формулировать. Без того тошно.

Так что все промелькнувшее «житие мое» укладывается в простенькую русскую поговорку: «Бодался теленок с дубом». А может, и хорошо, что я не дуб? Наверное. Жаль только, что не экскаватор. С вертикальным взлетом. А то бы мы посмотрели, кто кого перебодал бы!

Впрочем, сослагательное наклонение применительно к собственной жизни употребляют только придурки. Этак любую жизнь можно превратить в сплошное несчастье, стоит только начать вспоминать, что ты в ней упустил. Лучше – думать о том хорошем, что действительно было. Это и есть праздник, который всегда с тобой.

Думай. Над чем? Кто и почему меня подставляет? Ответов пока – воз и маленькая тележка. Видимо, приезд Димы Круза ко мне не остался незамеченным. Как и его интерес к Покровску. Вопрос: это его интерес, интерес банка «Континенталь», интерес господина Шекало лично или тех, кто стоит за ним? Чьи интересы пересеклись или оказались задеты в неведомом мне По-кровске? Какая роль отведена мне? Если просто меня хотели бы убрать, то застрелили бы безо всяких фокусов с подставой убитой девчонки. Зачем они это делают? Кто – «они»?

Как там в студенческом эпосе неизвестного мне автора?

«Эйк лежал в ванне и ловил глюки. Глюки ему не нравились, в них было мало секса. Последний глюк был особенно противный. Эйк посмотрел на стрелки кумметра. Кумметр показывал двадцать мовсесянов. Эйк открыл газету «Суровая правда» и начал интуичить. Проинтуичив пару парсеков, он снова посмотрел на стрелки кумметра: кумметр показывал двадцать мовсесянов. «Дрюм-дрюм-ту-ту!» – грязно выругался Эйк и заколебался».