Книга Радио Судьбы - Дмитрий Сафонов

«А зимой? Или в пасмурную погоду?» – хотел спросить Рудницкий-старший, но вовремя осекся. Потому что тогда Сержик притащил бы в дом какую-нибудь невероятно мощную ультрафиолетовую лампу.

Поэтому он покивал и погладил сына по голове, пытаясь хоть как-то уложить непослушные волосы. Один и тот же жест имел разное значение. Ваню он гладил по голове, когда хотел ободрить и приласкать. Ваня очень любил, когда его гладили по голове. Лена... Лена тоже очень любила, но это всегда предшествовало более нежным ласкам. Она моментально заводилась, стоило Николаю коснуться ее роскошных волос. А Сержика он гладил потому, что таким образом причесывал его. В этом не было никакой ласки – Сержик сам их не допускай, говорил: «Излишние эмоции изменяют гормональный фон, что сильно мешает мыслительному процессу». Вот поди ж ты – такой клоп, а уже – гормональный фон. Мыслительный процесс!

Правда, он никогда не иронизировал над этими словами: мыслительный процесс младшего сына всегда был для него чем-то вроде священной коровы. Или извержения вулкана. Словом, чем-то, что он до конца не мог понять и уж тем более проконтролировать.

Правда, он часто задумывался: а те ребята, которые изобрели атомную бомбу или бактериологическое оружие, они тоже в детстве были такими? Вундеркиндами? Говорят, про Ландау уже в возрасте четырех лет было известно, что он – гений. А Сержик? Он – гений?

Николай сам не понимал, чего он хочет больше: чтобы его сын оказался гением или чтобы он был нормальным мальчиком, просто не по годам развитым в интеллектуальном отношении? Все-таки гением быть тяжело. «Наверное, тяжело», – тут же поправлял он себя, потому что изведать это на собственном опыте ему не довелось. И все равно он думал, все чаще и чаще, что гением быть так же тяжело, как и дауном. А может, еще тяжелее.

Он поставил сковородку на деревянную подставку, чтобы не прожечь полиэтиленовую скатерть. Отрезал кусок «Фермерского» хлеба и намазал маслом Ферзиковского молокозавода.

«Фермерский» хлеб и ферзиковское масло – сочетание идеальное. Почти как кирзовые сапоги и портянки. Это как раз тот случай, когда результат представляет собой нечто большее, чем просто сумма слагаемых.

«Фермерский» хлеб – круглый каравай из муки непонятного цвета: не белой, не черной и не серой. Сам по себе он не так вкусен. И масло такое же – когда его намазываешь на батон, купленный в Москве, особого вкуса не чувствуешь. Но вместе получается что-то замечательное. Неповторимое.

Николай намазал два больших куска: Ване и себе. Скоро, с приездом жены, их рацион коренным образом изменится. В нем будут преобладать салаты из свежей зелени и овощей, политые лимонным соком и заправленные оливковым маслом, легкие супы и прорва молочных продуктов – естественно, не таких жирных, как масло! «Сливочное масло?! Кладовая холестерина?! – скажет Лена и наморщит носик. – Нам нужна здоровая пища!»

Не совсем так. Сержику, как выяснилось, пища совсем не нужна, а они с Ваней любят все вкусное. Пусть незатейливое, но вкусное, что почти никогда не оказывается здоровым. Но... Наверное, так устроен мир. Хочешь прожить подольше – ешь суп из щавеля и жуй салат из молодых листочков крапивы. Ну а если хочешь вкусно поесть, то не стоит записывать холестерин в число злейших врагов.

Собственно говоря, это известно давно. Не зря же кулинарная книга так и называется: «Книга о вкусной и здоровой пище». В самом названии подразумевается, что есть пища – вкусная, а есть – здоровая. Яичница с куском «Фермерского» хлеба, намазанным ферзиковским маслом, наверняка открывала бы раздел: «Вкусная». Ну а Ленины рецепты прибавили бы сотню-другую страничек в раздел «Здоровая».

Николай провел ложкой посередине, честно разделив яичницу пополам. Другое деление Ване не понравилось бы, он это знал. Все должно быть честно. От начала и до конца. Поэтому Николай все ел только ложкой, как и Ваня, – с вилкой сын управлялся не очень ловко.

– Ну как? Вкусно?

Ваня улыбнулся и загудел. Несколько кусочков яичного белка вылетели из широко открытого рта и упали обратно в сковородку.

– Ешь, ешь...

Наверное, полагалось бы сказать: «Когда я ем, я глух и нем». Или еще какую-нибудь ерунду в этом духе. Но... Николай помнил, как однажды воспитательница детского сада, куда ходил Сержик, пожаловалась ему:

– Представляете, он сделал мне замечание! «Представляю, – подумал про себя Николай. – Уж я – то ХОРОШО представляю, можете мне поверить!», – а вслух спросил:

– Да вы что? И что же он сказал?

– Мы сели обедать. Кто-то из мальчиков разговаривал, и я его одернула: «Когда я ем, я глух и нем!» А ваш Сережа... «Ваш Сережа...» Это прозвучало как: «А ваш бандит!»

– А ваш Сережа заявил: «Почему же ВЫ тогда болтаете?» Не знаю, может, в вашей семье так принято – чтобы дети делали замечания взрослым...

«Нет, у нас так не принято, – подумал Николай. – У нас вообще не принято делить на взрослых и детей. Мы – семья, вот и все!»

– Нет, нет, ну что вы? Конечно, не принято!

– Вы объясните ему, пожалуйста, как надо разговаривать со старшими!

– Обязательно. – Николай замешкался. Один вопрос не давал ему покоя. Он понимал, что задавать его не стоит, но не смог удержаться: – Простите... А вы в этот момент ели?

– Что?

– Ну, я имею в виду... Вы сами в этот момент обедали? Воспитательница посмотрела на него так, словно он предложил ей задрать юбку и показать всем свои кривые ноги.

– Конечно! А что же я, по-вашему, святым духом должна питаться?

– Нет, нет... Что вы? Не должны. Это мало у кого получается – питаться святым духом.

С тех пор Николай угодил в черный список. «Яблоко от яблони... Вся семейка такая». Правда, Лене удалось немного сгладить конфликт, но ненадолго. До следующего раза.

Николай улыбнулся, вспоминая этот эпизод.

Ваня ничуть не смутился своей оплошностью: он подцепил ложкой выпавшие кусочки и снова отправил их в рот. Он ел с аппетитом, и его оттопыренные уши смешно шевелились.

Николай с улыбкой посмотрел на сына и вдруг понял, что ему есть совершенно не хочется.

Он отложил ложку в сторону. Сын взглянул на него с по дозрением.

– Все нормально... Просто... голова немного болит.

Николай украдкой провел рукой по верхней губе. Крови больше не было, но головная боль, до поры затаившаяся где-то между извилин, снова выползала из своего укрытия, извиваясь скользким блестящим телом.

У него никогда раньше" не болела голова. Нет, ну, может, когда-то и болела по утрам, но тогда причина была ясна: перебрал вечером. А вот так, чтобы ни с того ни с сего... Он помнил, что мать всегда мучалась мигренью. А он ей не верил, думал, как это может быть? Откуда что берется? Ведь должна быть причина.

Мать ходила по квартире бледная, любой шум или яркий свет вызывали у нее болезненную гримасу, иногда она шла в ванную и подолгу стояла под горячим душем, массируя голову, иногда ложилась спать, но это почти никогда не помогало. Боль появлялась и исчезала тогда, когда ей было угодно.