Книга Афинский яд - Маргарет Дуди

— Что произошло? — спросил я, дерзко влезая со своим вопросом, едва человек успел к нам подойти, но он, горя желанием поделиться свежими новостями, и бровью не повел.

— Поразительно! Манфий и Эвфий обвиняют прекрасную Фрину в святотатстве! Но на самом деле обвинение исходит от Аристогейтона.

— В святотатстве! — вскричал его друг, оборачиваясь. — Фрину? Как это? В каком еще святотатстве?

— Я не верю, — встрял в разговор какой-то зевака. — Возможно, она забыла или спутала слова молитвы или пропустила какое-нибудь шествие…

— Нет, — сказал сплетник. — Говорю вам: это серьезнейшее обвинение. Причем в письменном виде — в длинной графе расписано все до мельчайших деталей.

— Деталей чего? — осведомился я с презрением, смешанным с любопытством. Странно, но я еще не понял, что это за детали, а между тем, мне-то они были отлично известны.

— Что ж, — начал сплетник, радуясь возможности развить тему, а собравшаяся вокруг небольшая толпа поднимала его в собственных глазах. — Что ж, однажды ночью прекрасная гетера пришла в дом Трифены. Вы наверняка знаете, что это содержательница дорогого борделя. И вот там, глубокой ночью, окруженная толпой хмельных гуляк, Фрина посмела глумиться над Элевсинскими мистериями!

— Нет! — хором воскликнули несколько человек.

— Да. Именно. Если верить графе, она выдавала себя за Деметру и Кору, произнесла речь от лица Деметры, надев на голову венок из пшеничных колосьев, а после изобразила, что пьет священный цицейон.

— О, нет! Неужели это правда?

— Да. Более того, ей предъявлено обвинение в святотатстве за попытку ввести в Афины нового, чужеземного бога. Некое странное существо, именуемое «бог равенства». А еще она устроила факельное шествие в честь этого нового бога, Исодета.

— Ничего себе, — с ужасом выдохнул мужчина постарше. — Тогда ее ждет смертный приговор.

— Да. Как Сократа. И Алкивиада, которого тоже обвиняли в глумлении над Элевсинскими мистериями.

— Но Алкивиад сбежал, — сухо заметил какой-то умник, — решив не дожидаться, пока его осудят и приговорят к смерти.

— Это было очень мудро с его стороны, — сказал сплетник. — Ибо, как нам сообщил Аристогейтон, слова которого подтвердили и Басилевс, и Верховный Архонт, смерть — единственно возможная кара в данном случае. Так говорит Эвримедонт и требует смертного приговора во имя Деметры. Эвримедонт — посвященный Деметры, один из самых высокопоставленных в городе. Он служит в храме Деметры и Персефоны и будет лично заинтересован в том, чтобы верховный жрец поторопил Ареопаг.

— А как насчет богатых красавчиков, цвета афинской молодежи, которые той ночью были в борделе? — осведомился иронично настроенный гражданин. — Их тоже казнят?

— А кто там был? — спросил другой. — Такое обвинение нельзя вынести, не имея свидетелей.

— О, у них есть Эвбул, сын Ксенофонта из Милета. Симпатичный молодой человек. Он сознался, что был в доме Трифены в эту ночь. Увиденное ужаснуло его до такой степени, что он не мог спать, пока не рассказал об этом чудовищном действе. О преступлении, точнее говоря, преступлениях, этой женщины, разумеется, известно и другим. Хотя, возможно, мальчики просто оказались неспособны помешать ей. Кого-то могут обвинить в содействии святотатству. Кто знает?

Сердце у меня ушло в пятки. То, что я обнаружил тело второго мужа Гермии и должен был засвидетельствовать это в суде, меркло перед новой катастрофой. Не было никаких оснований считать, что меня не узнали в доме Трифены. А если станет известно, что я присутствовал при злополучной проделке Фрины, меня могут обвинить в соучастии святотатству. Воспоминание об Эвримедонте также не прибавляло радости: я хорошо помнил, каким ожесточенным нападкам подвергся Аристотель со стороны этого фанатика, столь безжалостного и грозного, что казалось, сердце его выковано из чистого железа. Эвримедонт, преданный служитель элевсинской богини, вел себя так, словно честь Деметры целиком и полностью зависела от его непреклонности. Поскольку я не делал тайны из своей дружбы с Аристотелем, он будет вдвойне счастлив обвинить меня. А вот Эвбул, сын богатого, влиятельного (и живого) отца, мог не беспокоиться за свою судьбу. Кроме того, он признался добровольно, оказав Афинам дружескую услугу.

— Что сейчас с Фриной?

— Ее задержали и допрашивают.

— Значит, ее посадят в тюрьму?

— Пока нет, — пояснил сплетник. — У нее достаточно богатых покровителей, которые заплатят залог. До самого суда Фрина будет жить в строгом уединении; говорят, дом, где ее поселят, принадлежит какой-то женщине, но все входы и выходы станет охранять вооруженная стража.

— Она так красива, — мечтательно вздохнул пожилой толстяк.

— И потому опасна, — возразил голос из толпы. — Я дружу с Аристогейтоном и разделяю его взгляды. Эта глупая женщина кружит мужчинам головы. Ну как тут не вспомнить жителей Трои, которые выстраивались на стенах своего обреченного города и пускали слюни по сгубившей их Елене!

— Вот что я вам скажу, — вмешался сплетник, не желая, чтобы о нем позабыли. — Суд будет скорым, это вам не какое-нибудь нападение или убийство. Когда происходит убийство, обижена семья, но в случае святотатства обижены сами боги. Эвримедонт прав: Афины не могут допустить оскорбления богов. Суд над Фриной начнется так скоро, как только можно, и так же скоро последует казнь, дабы очистить город от скверны и избавить его от опасности.

— Давненько у нас не было суда по обвинению в святотатстве и богохульстве, — задумчиво протянул какой-то человек. — Возможно, хоть теперь граждане Афин вспомнят о своем долге перед богами.

— Ах, какая жалость, — проговорил другой, примерно того же возраста. — Многих мужчин опечалит смерть столь прекрасного создания.

VIII

Дело против мачехи, по обвинению в отравлении: первое слушанье

Я поспешил убраться с площади, искренне надеясь, что не выказал чрезмерной осведомленности во время обсуждения последних новостей. Я понятия не имел, могут ли Эвбул и другие посетители публичного дома назвать меня свидетелем или соучастником святотатства. Я боялся появляться на людях. Казалось, в любой момент кто-то может похлопать меня по плечу и спросить: «Ты видел, как Фрина…»

Я не мог поделиться своей бедой с Аристотелем, который сам был не в почете у ревностных последователей культа Деметры и Элевсинских мистерий. Эвримедонт, так рьяно бросившийся на защиту Деметры и подвергший Аристотеля столь яростным нападкам прошлым летом, вряд ли воспылает большой любовью ко мне. Дружба с Аристотелем, еще несколько лет назад казавшаяся несокрушимой стеной, которая способна защитить от любых невзгод, в последнее время все чаще становилась источником опасности. А теперь попытка использовать мое знакомство с Аристотелем и вовсе навлекла бы неприятности на нас обоих. Враги философа, настроенные против македонцев, мгновенно свяжут с ним любое мое прегрешение. Нет, ждать помощи от Основателя Ликея не приходилось. Я надеялся, что смогу остаться в тени, но вероятность этого была невелика. Плохое освещение в комнате, а также многочисленность и нетрезвость собравшихся, конечно, играли мне на руку. Кроме того, я не был постоянным клиентом Трифены и не назвал своего имени. И все же следовало соблюдать предельную осторожность, но при этом избегать уклончивости или боязливости в ответах судьям.