Книга Свой среди чужих. В омуте истины - Иван Дорба

Удивленный такой прытью немец выслушал с недоверием о незапертой форточке и легко отворившейся ставне, провор­чав:

— Вундербар![40]

На что, посмеявшись, я сказал:

— Господин капитан! Вы забыли, что находитесь не в Бер­лине, а в Париже: все французы «ноншалан»! [41]

Обыск длился долго. Начали с кабинета, потом перешли в спальню и наконец в гостиную. Подталкиваемый мною, Блайхер приподнял висевшую у камина картину, постучал по стене и торжествующе воскликнул:

— Хир![42]

Я кинулся к камину, опустился на пол, пытаясь отодрать плинтус, потом встал на колени, затянул в камин и, не менее торжествующе ткнув пальцем в сторону торчащей проволоки, крикнул: «Хир!»

Немец наклонился и дернул за проволоку. Тайник открылся. Но он был почти пуст. Лежали несколько старых книг, принад­лежащих Марксу, — с его пометками; папка с письмами, адре­сованными хозяйке дома. В одном из последних, датированном 26 марта 1941 года, некий человек, подписавшийся «Твой Ио­сиф», просил «любезную Мари обязательно захватить с собой рукопись романа нашего дорогого Карла»...

Все было ясно: рукописи Маркса увезли.

Всю обратную дорогу Блайхер молчал, и только прощаясь, пожимая мне руку, кисло заметил:

— Не повезло! Что делать? Будем надеяться, что после­дующее наше сотрудничество будет удачнее. А сейчас мне остается поблагодарить вас... — полез во внутренний карман за бумажником.

— Господин капитан! Я готов взять вину на себя. Благо­дарить меня не за что. До свидания! — И выбрался из ма­шины, подумав: «Правильно я поступаю или нет? Уж очень противно!»

Как ни старался я тихо отпереть дверь и пройти к себе, Катков проснулся и позвал меня. Пришлось рассказать, как прошла «операция», которую Катков назвал «Карла-Марла» и признал успешной.

Заснул я около семи утра.

* * *

Шли дни... Порой напряженные, порой тоскливые, скучные. В канун сентября Катков повел меня в Гранд-опера.

Шел мой любимый балет «Лебединое озеро», здесь такой редкий. Иван водил меня по огромному, многоярусному осле­пительному зданию.

Особенно потрясало отделанное с расточительной роскошью великолепное фойе. Я невольно сравнивал с оперными театрами Москвы, Одессы, Киева, Елизаветграда, Бухареста, Варшавы, Белграда... Даже Миланский показался убогим и жалким.

—На постройку Гранд-опера,—разглагольствовал Иван, — истрачена, особенно по тем временам, огромная сумма: сорок шесть миллионов золотых франков! Две тысячи сто пятьдесят мест для зрителей! Французы гордятся и уважают свой театр. До войны в партер и ложи первого яруса мужчины приходили во фраках и смокингах, а дамы — в вечерних бальных платьях! Во время антрактов кавалеры не садились, а либо прогуливались со своими дамами в фойе, либо стояли. Немецкие «юберменши» поломали эту добрую традицию, являются в театр в чем попало и сидят, развалившись в креслах.

Катков поглядел на подтянутого француза в черном костюме и, помимо воли окинув взглядом свою визитку, сделал сравнение не в свою пользу.

— Посмотри-ка, — шепнул Катков, — на всякий случай на темную шатенку в черном платье, во втором ряду после перво­го прохода, девятое место; сидит рядом с интересным высоким мужчиной — это и есть «Кошечка»! А он, полагаю, тот самый поляк, капитан Роман Чернявский—глава сети «Интералие», — согласно легенде, ее родственник, по кличке Арман Борни.

Я тотчас узнал даму, которую мельком видел в день своего приезда в Париж, и, разглядев внимательно, подумал: «Надо запомнить эту смелую француженку... Она, как говорил Иван, дружит с Ниночкой, которая так и не захотела до сего времени со мной встретиться»!

Но вот поднялся занавес, и я направил свой бинокль на сцену: танец лебедят — такой знакомый, родной с его необык­новенной чарующей музыкой... Не хватало только лебеденка Ниночки... Она вышла позже.

Во время антракта мы спустились в фойе и почти нос к носу столкнулись с Лили Каре—«Кошечкой». Она шла под руку уже с другим кавалером, темноволосым плотным французом.

— Твоя Мата Хари, мне кажется, искушает судьбу! Под­ручные Канариса не дремлют! Ты бы, Иван, ей сказал.

И вот прозвучали последние аккорды, опустился занавес; поаплодировав, публика начала расходиться.

Катков, взяв меня под руку, повел за кулисы. В маленькой уборной открыла на стук дверь она. Выслушав комплименты и приняв цветы—весьма жалкие—поблагодарила и обратилась к Каткову:

— Иван Михайлович, вы меня проводите? Пожалуйста! Я так устала! — Быстро взглянув на меня, своего бывшего жениха, добавила: — Хочется все забыть...

Я вспыхнул, хотел что-то ответить, но помешала внезапно открывшаяся дверь — на пороге появилась Лили Каре. Ки­нувшись к Нине, она крепко обняла ее. Потом поздоровалась с Иваном и, повернувшись ко мне, церемонно протянула для поцелуя сильно надушенную руку:

— Милочка, какие у тебя интересные кавалеры...

Щеки Нины покрыл легкий румянец, и она растерянно улыбнулась.

— Вас, Лили, окружают не менее интересные кавалеры. Один только красавец блондин чего стоит, да и шатен!

— Вы и его заметили?

— Весь театр заметил.

Лили поняла намек и, чуть кивнув головой, процедила:

— Арман настаивал!

Арман!.. Ни Иван Катков, ни я не могли в то время себе представить, что через несколько дней Роман Чернявский будет арестован, а вслед за ним и Лили Каре...

А спустя несколько лет, осужденная поначалу на смерть, «Кошечка» будет ломать голову над тем, почему осталась по­крыта тайной работа Чернявского в абвере. Почему следствие, начатое над ним верховным комиссаром в Бордо, прекращено по приказу высших властей? Почему Арман не явился на суд, чтобы защитить ее, зная, что его свидетельство сыграло бы ре­шающую роль?! И как, наконец, объяснить, что он безнаказанно дослужился в Англии до генерала?!

Бедная Лили!.. Она не знала, что такое соперничество раз­ведок, которое нередко играет судьбами людей...

«Кошечка» подошла к застекленному шкафчику и, всплес­нув руками, воскликнула:

— Поглядите на эту красавицу!

А когда мужчины подошли, отвела в сторонку Нину, заго­ворила вполголоса:

— Дорогая, приходи в субботу в шесть на новоселье: мы переехали на Корто, три. Знаешь, рядом с Бенедиктинцами? Мой балкон выходит прямо в монастырский сад — просто чудо! Посидим, есть о чем поговорить. Арман хочет отметить годовщину нашего «Интер»... Соберутся друзья. Я пригласила вашего русского писателя господина Николаса Рошеи. Скажи и господину Жану, вместе и приходите...