Книга Время смеется последним - Дженнифер Иган

Я встал, и Бенни тоже встал — пожалуй, даже вскочил: только что я видел его сидящим, но вдруг оказалось, что он уже стоит.

— Не возражаешь, если я посмотрю в твое окно?

— Смотри, конечно.

Он испугался: я это понял не по голосу, а по запаху. Потому что страх пахнет уксусом. Я прошел к окну. Притворился, что смотрю. Но мои глаза были закрыты.

Не оборачиваясь, я почувствовал, как Бенни подошел и встал рядом.

— Скотти, — тихо сказал он, — ты музыкой еще занимаешься?

— Так, немного, — ответил я. — Для себя. Чтобы не терять форму. — У меня наконец получилось открыть глаза, но смотреть на Бенни — пока нет.

— Черт, все-таки как ты играл! Фантастика. — Он помолчал немного, потом спросил: — Ты женат?

— Мы с Алисой развелись.

— Знаю. Я имел в виду — может, ты снова женился.

— Протянули четыре года.

— Извини, старик.

— Оно и к лучшему, — сказал я и обернулся, чтобы взглянуть на него.

Бенни стоял спиной к окну. Интересно, он когда-нибудь в него смотрит? — подумал я. Вся эта красота — вот тут, за стеклом, — она хоть что-то для него значит?

— А ты? — спросил я.

— Женат. Сыну три месяца. — Он улыбнулся чуть смущенной улыбкой человека, который не заслуживает того, что имеет, — и понимает это. Но за этой улыбкой по-прежнему таился страх: вдруг я его выследил затем только, чтобы забрать дары, которыми осыпала его жизнь, вдруг прямо сейчас они раз — и исчезнут, ничего не останется? Вот через секунду? Лопнуть можно со смеху. Не дрейфь, Бенни!.. Как ты говоришь, «дружище»? Не дрейфь, дружище. У меня есть все то же, что у тебя. Эти крестики-нолики — они всегда одни и те же, а прийти к ним можно как угодно — есть миллион разных способов. Но я вдыхал в себя уксусный запах его страха и не лопался со смеху, молчал. Потому что в голове у меня крутились две мысли: 1) У меня нет того, что есть у Бенни. 2) Он прав.

И тогда я подумал об Алисе. Чего я практически никогда себе не позволяю — просто думать о ней, а не о том, чтобы не думать о ней, этим я как раз занимаюсь постоянно. Мысли об Алисе ворвались в меня, как в распахнутое окно, и я позволил им овевать меня и увидел сначала ее волосы на солнце — золотые, они у нее были золотые, — потом на меня пахнуло чем-то эфирным — маслами, которые она капала себе на запястье из пипетки. Пачули? Мускус? Не помню названий. Я увидел ее лицо, и в нем еще была вся ее любовь и не было ни злости, ни страха — ничего из того горького и жалкого, что я заставил ее потом пережить. Входи, говорило ее лицо, и я вошел. На минуту, но вошел.

Я взглянул на город. Его щедрый блеск казался непростительным транжирством, будто на меня изливалось что-то драгоценное — чудесный бальзам, который Бенни приберегал для себя, ни с кем не делился. Я думал: будь у меня окно, из которого каждый день открывался бы такой вид, мне хватило бы энергии и вдохновения, чтобы завоевать весь мир. Вот только никто его никому не дает, это окно. Особенно когда оно нужнее всего.

Я вдохнул, потом выдохнул. И обернулся к Бенни.

— Здоровья и счастья тебе, брат, — сказал я и улыбнулся ему, в первый и единственный раз, просто чуть приоткрыл губы и слегка их растянул, что я вообще-то делаю очень редко, потому что у меня почти не осталось зубов, кроме передних, а передние как раз белые и крупные, так что эти черные дыры по бокам с обеих сторон — они всякий раз застают человека врасплох. У Бенни аж лицо вытянулось, когда он их увидел. И в ту же секунду я почувствовал себя сильным, будто невидимые весы в комнате Бенни вдруг качнулись и все атрибуты его силы — стол, вид из окна, парящий стул — все вдруг перешло ко мне. И Бенни тоже это почувствовал. Когда дело касается силы, люди сразу понимают, что к чему.

Все еще улыбаясь, я развернулся и пошел к двери. Мне было легко, словно это на мне надета красивая белая рубашка, излучающая свет.

— Эй, Скотти, постой. — Бенни вдруг засуетился, метнулся зачем-то к своему столу, но я продолжал идти, моя широкая улыбка освещала мне путь к двери, потом через коридорчик в приемную, где сидела Саша, и мои подошвы ступали по ковру тихо, медленно и размеренно. Бенни меня догнал и сунул в руку визитку: плотная богатая бумага, печать с тиснением. Визитка походила на драгоценность, я бережно держал ее на ладони.

— «Президент», — прочел я вслух.

— Скотти, ты только не пропадай, — говорил Бенни растерянно, будто уже забыл, как я тут оказался, будто он сам зазвал меня в гости и огорчается, что я так рано ухожу. — Будут новые записи — присылай, я послушаю.

В дверях я не удержался и еще раз глянул на Сашу. Глаза у нее были серьезные, почти печальные, но улыбка по-прежнему реяла на ее лице как знамя.

— Удачи, Скотти, — сказала мне Саша.

Оказавшись на улице, я направился прямо к почтовому ящику, в который несколько дней назад я бросил свое письмо. Как бы наклонившись над этим ящиком, я скосил глаза на зеленую стеклянную башню и попытался отсчитать этажи до сорок пятого. Только тут я заметил, что мои руки пусты — рыба осталась у Бенни в офисе. Это здорово меня развеселило, я чуть не подавился смехом: представил себе, как носители корпоративных ценностей садятся на два парящих стула по эту сторону от черного овала, как один или одна из них приподнимает с пола тяжелый мешок и, узнав — О господи, это же рыба того гитариста! — с омерзением роняет его обратно на пол. Интересно, а как поведет себя Бенни, думал я, неспешно подходя к станции метро. Выкинет мою рыбу и никогда о ней больше не вспомнит? Или положит в холодильник — есть же у него в офисе холодильник, — а вечером заберет домой, отдаст жене и маленькому сыну и расскажет им про меня? И если уж до этого дойдет, вдруг тогда он все-таки заглянет внутрь мешка — просто так, из любопытства?

Я очень на это надеялся. Я знал, что Бенни оценит мою рыбу. Потому что это светлая, прекрасная рыба.

Потом до вечера я провалялся с головной болью. Это у меня часто бывает, еще с детства, после одной глазной травмы. Боль такая острая, что из нее выплывают всякие мучительные картинки. В тот день, закрывая глаза, я видел пылающее сердце, которое висело прямо передо мной, светилось в темноте. Но это был не сон — больше ничего не происходило. Оно просто висело.

В итоге вечером я отрубился рано, а утром встал затемно, прихватил удочку и отправился в парк, к Вильямсбургскому мосту, рыбачить. Вскоре после меня появились Сэмми с Дейвом. Дейва вообще-то рыба мало интересует, на самом деле он ходит сюда поглазеть на ист-виллиджских дамочек, которые по утрам любят пробежаться по парку, прежде чем отправиться на занятия в универ, или на работу в бутик, или куда они там отправляются. Дейв каждый раз зудит: зачем они надевают эти дурацкие лифчики и какая ему радость от их пробежки, если у них ничего не трясется. Мы с Сэмми пропускаем его нытье мимо ушей.

Но в то утро, когда Дейв опять взялся за свое, мне почему-то захотелось ему ответить.