Книга Предчувствие беды - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, один раз.
– Где и когда?
Женщина шумно вздохнула и произнесла:
– Он приходил сюда, к нам в цех. Это было как раз в среду. Когда Александра работала последний день перед отпуском.
– Еще раз: назовите дату, когда мужчина по имени Эдик был здесь, в пищеблоке отдела пассажирских перевозок? – не веря своим ушам, переспросил Левин.
– Это было двадцать второго августа, в среду, – глядя на настенный календарь, ответила Лынченко.
– В какое время?
– Я не видела, когда он пришел, так как ходила по просьбе Александры Борисовны в администрацию за приказом на квартальную премию. Когда вернулась, он уже был в фасовочном зале.
– Когда вы вернулись?
– Примерно за пятнадцать минут до окончания смены. Где-то в восемнадцать пятнадцать – восемнадцать двадцать.
– Что он делал в фасовочном зале?
– Шутил с девушками, помогал им.
– Помогал?
– Ну да. У нас ящики с питанием знаете сколько весят? По пятнадцать килограммов каждый. А девушки их перетаскивают от конвейера на тележки, а потом в рефрижераторы. Он и стал помогать. Что такого? Просто настоящий мужчина!
– А как выглядит настоящий мужчина?
– Как? Выше среднего роста. Примерно метр семьдесят шесть – семьдесят восемь. Худощавый. Волосы короткие, ежиком, светлые…
– Глаза?
– Я его не разглядывала, – отрезала Лынченко. – Скажите, с Сашей что-то случилось? – не выдержала она.
– Не знаю. Пока, – устремив на женщину сосредоточенный взгляд, произнес Левин. – А скажите мне, Светлана Степановна, как мог посторонний мужчина пройти сюда, в служебное помещение? Кто его пропустил?
– Не знаю, – в свою очередь ответила Лынченко.
– Еще раз, Светлана Степановна: не было ли чего-нибудь необычного в тот день? Связанного, скажем, с появлением мужчины по имени Эдик?
Светлана Степановна задумалась, пожала печами:
– Нет, ничего необычного не помню.
– Вы бы узнали его? Могли бы помочь в составлении фоторобота?
– Я его не рассмотрела как следует. После того как летучка закончилась, я ушла. Мне в тот день нужно было в жилконтору, и я торопилась. Саша угощала всех шампанским, но я ушла. Боялась не успеть в жилконтору. Я, знаете ли, маму к себе прописываю…
– Вы узнали бы этого мужчину? Эдика? – перебил ее Левин.
– Боюсь, что не узнала бы. Обычная внешность, вполне рядовая.
– Ну хорошо, спасибо. – Левин отключил диктофон. – Если возникнет необходимость, мы с вами еще встретимся. А пока пригласите в кабинет…
Он уткнулся в список сотрудников. Первой по алфавиту значилась фамилия Голубева.
– Пригласите, пожалуйста, Голубеву Маргариту Дмитриевну.
Знакомство с фасовщицей горячих блюд оказалось столь интересным, что уже через час служебная машина доставила Маргариту Голубеву в здание на Большую Дмитровку. А заодно и разнорабочую Наталию Анатольевну Черкесову.
Разговор с ними проходил прямо в служебном кабинете Турецкого.
Александр Борисович, благодаря телефонной связи, уже знал, что гражданка Небережная, которая должна была приехать к матери еще накануне, во вторник, в Житомир не приехала.
Было также известно, что мать звонила дочери в Москву. Телефон в ее квартире не отвечал. И он действительно не отвечал.
Когда Турецкий закончил допрос подчиненных Александры Борисовны, часы показывали семнадцать двадцать. Он созвонился с Грязновым.
Через полчаса Турецкий в сопровождении оперативников МУРа прибыл на улицу Глаголева, где проживала, согласно прописке, искомая Небережная.
Они имели при себе ксерокопию фотографии Небережной и фоторобота, составленного со слов Голубевой и Черкесовой.
Едва дверь за Глебом захлопнулась, Александра села на постели, глядя на дверь широко распахнутыми глазами и шевеля губами в безмолвной молитве.
И молитва была услышана. В замочной скважине заскрежетало, дверь отворилась. На пороге комнаты возникли те же двое.
– Он в аптеку пошел, – без предисловий проговорила Саша.
– В аптеку? Это хорошо. Ближайшая – в десяти минутах ходьбы. Туда и обратно, да там минут пять – итого почти полчаса.
Жало подошел к женщине:
– Давай руку.
Она протянула скованное наручником запястье. Он сунул в замок тонкую железку, повозился немного, и браслет, разинув пасть, упал на пол.
Саша растирала запястье, приговаривая сквозь хлынувшие слезы:
– Господи, я уже и не верила… Спасибо вам! Теперь выбраться скорее!
– Идти можешь?
Саша спустила ноги на пол и вдруг поймала на себе взгляд мужчин.
– Господи, я же голая! – Она схватила покрывало, закрыла грудь. – Что же делать?
Жало посмотрел на напарника.
– Муха, скидывай треники и футболку! – приказал он.
– Ты че? А я как пойду?
– Скидывай, придурок! Некогда разбираться! Мы с девушкой к нам домой перекантуемся, оттуда ментов вызовем. А ты и в трусах до дома добежишь. Не голым же. Изобразишь из себя спортсмена.
– Так сам и скидывай, – огрызнулся Муха.
– Я тощий и длинный. На нее мои джинсы не налезут. Давай делай, что говорят, пока по шее не схлопотал!
– Пожалуйста, я вас умоляю! Я за все заплачу! – плакала Саша.
– Ладно, – буркнул Муха.
Приятели вышли на кухню.
– Главное – ее к нам перетащить! Когда еще такой случай будет?! – прошипел Жало. – Снимай портки!
Муха стащил с себя одежду, сунул приятелю, оставшись в замызганных черных плавках. Жало прошел в комнату.
– На, девушка, одевайся по-быстрому. Мы тебя на кухне ждем.
Саша, торопясь и морщась от боли, которую причиняло ей каждое движение, надела пропахшую потом футболку и бесформенные, давно не стиранные тренировочные. Впрочем, все это было совершенно не важно! Важно было только одно – выбраться отсюда до возвращения Глеба. От страха перед своим мучителем Саша почти не соображала.
– Готова? – В комнату заглянул Жало. – Рожа у тебя больно побитая, выводить-то тебя стремно. Ладно, патлы на лицо навесь, вот так. Ну, вперед!
Все прошло благополучно. Середина рабочего дня, окраина города, наконец, еще не закончившееся лето, задержавшее пенсионеров на дачных участках – все это было на руку беглецам. Никто не повстречался на пути странной парочке – долговязому мужчине, поддерживающему под руку невысокую женщину со спутанными каштановыми волосами, одетую мешковато и неряшливо. Женщина едва переставляла ноги, словно пьяная. Да если бы кто и видел, как парочка входит в подъезд пятиэтажки, вряд ли бы и удивился: мало ли алкашей и алкашек проживает в столице?