Книга Мужчина и Женщина - Юрий Андреев

— Кто? — Открой, Анастасия, это я. — Кто«я»? — Я, Николай. — Какой Николай? — Ну, и память у тебя!Николай, тот самый. Или у тебя за это время много Николаев перебывало?

Бог ты мой, «тот самый»! Отсидел и вернулся!.. Сколько жеможно уголовников на мою бедную голову посылать подряд?.. Я невольноперекрестилась и открыла дверь. Да, это был далеко-далеко не супермен Саша:передо мной в черном ватнике стоял худой, просто-таки тощий мужчина с редкимиволосенками неопределенного цвета на непокрытой голове. За плечами виселполупустой повидавший виды «сидор» столетнего, наверно, возраста, кирзовыесапоги были в несмываемой известке. Ничто в его подержанном облике ненапоминало образ того цветущего самонадеянного припарадненного юнца! Но глаза!Его горящие фары я узнала сразу. Если они и изменились, то только в сторону ещебольшей напряженности взгляда, едва ли не сумасшедшего.

— Ну, здравствуй, Анастасия. Давно я тебя не видал.Дозволь войти?

Я посторонилась:

— Давно и я тебя не видела. Лет пять, почитай? (Ох,нехорошо у меня было на душе! Но я вспомнила, как бодро вела себя в тойлюкс-машине с четырьмя «модерновыми» юношами, и решила настроиться на ту жеволну.) Входи, раздевайся, гостем будешь.

— Одну тысячу девятьсот двадцать шесть дней я тебя невидел. — Он вошел, сбросил на пол рюкзачок, на него скинул ватник, рядомпоставил сапоги и остался в дырявых носках; не стиранных судя по запаху,наверно, последние девятьсот двадцать шесть дней. Это его полное невнимание ктому, как я, женщина, должна отреагировать на закисшую вонь, надо сказать,сразу породило холодное, внутренне жесткое отношение к нему.

Я жестом пригласила его в гостиную, распахнула дверь и вошлапервая. Он проследовал за мной, оглядел обстановку, согласно покачал головойсам себе: все дескать как было, так и осталось. Сел и продолжал молчать. Ястояла у притолоки, скрестив руки на груди:

— Принести поесть? Чаю? — Садись.

Я села напротив него. Он вперил в меня свой сумасшедшийвзгляд:

— Ну так я не первый день у твоего дома ошиваюсь. Виделуже тебя. — Что же не подошел?

Он помолчал, потом сообщил:

— Интересно мне было посмотреть, как тебя на супертачкеподкатили. Козел, оглобля саженная, цветов кубометр, где уж нам уж!.. Вот я иждал, как дальше все поворотится.

— Ну и что? — Ждал, ждал, не дождался. Решилузнать на месте. — Других дел нет у тебя? — А нет! — оннаклонился ко мне, сверля очами. — Нет у меня кроме тебя других дел.Никаких. Пойдешь за меня? — О Боже, — вздохнула я. Да мне-тозачем? — Да хоть краешком глаза увидать тебе, как жил я на нарах, — снеподдельной тоской промолвил он, — как от воровского закона отбивался,как срок себе добавил, как в тайге вкалывал. И не было минуты, чтобы ты у меняперед глазами не стояла. А ты — от борова ушла и к деду подалась. Эх, ты!..

— К какому деду?!. — Да видел я старикана, которыйутром от тебя выходил и в окно тебе крикнул, что сегодня снова будет попозже.Веселая у тебя жизнь, как двор проходной: то один, то другой, то третий вгостях.

Не знаю, каких усилий мне стоило удержаться, да ведь явноболен он, и я не сразу ответила: — Я замужем. За очень хорошим человеком. И тутначалось на моих глазах твориться нечто невероятное, будто пошел какой-тоабсурдный спектакль! Но самая большая странность его была в том, что яоказалась его действующим лицом. Сознание мое как-то отстранение присутствовалопри сем, но было отключено от чувств, будто я здесь и не присутствую, будто яна все это смотрю откуда-то со стороны, от потолка что ли: он выхватил из-зарезинки носка блистающую острую заточку и вонзил ее в стол:

— Убью! Убью гада! Один раз я за тебя отсидел, теперьмогу и лечь! Тише, — как отсутствующая, как автомат произнесла я, —детей разбудишь. Страшный блеск лезвия в руках этого безумца парализовал мысльи волю.

— Что же ты со мной, лярва, делаешь! Я ведь толькотобой и жил, тебя каждую минуту вспоминал! Все преодолел, чтобы вернуться, аты!..

— Я тебе ничего не обещала, — так же мертвеннопроизнесла я. — А как ты смотрела на меня, когда меня уводили, не помнишь?Этот взгляд для меня как икона был, как солнце всегда с неба светил! Понятно?Молчишь, сука, нечего возразить!.. — Приди в себя, Николай… — Самаприди! Черт с тобой. Живи по своей продажной совести. Не хочешь за меня идти,так проведи со мной одну только ночь. Только одну! А я всю жизнь ее помнитьбуду. Одну за всю мою переломанную жизнь. Неужто одна твоя ночь дороже всеймоей человеческой судьбы? «В себя приди!» — перекривил он меня гнусаво изахохотал. — А, впрочем, я в тебя приду! Всем, кому угодно, можно, а я чемхуже?.. — он направил нож на меня. — С ума сошел, опомнись! —Хватит мне, как бычку на веревочке, ходить за тобой. Концы! Ну, снимайисподнее, раскидывай ноги, лучше добровольно. Ну!

В его горящих глазах, в искаженном лице не было ничегочеловеческого я понимала только то, что он был уже за гранью разума. Видела, носознание мое отсутствовало, оно было парализовано ножом, который придвинулсявплотную к моей шее: все это происходило не здесь и не со мной! Но это былоздесь, и я сидела тут же! Дети спали за стеной, Егор, наверняка, уже ехалдомой, а я здесь… Этого не может быть!

Грубая рука хватает меня за волосы, отгибает голову, заточкаслегка продавливает кожу на шее, зловонный рот впивается в мои губы. Мыповалились на ковер. Судорожно, жестко, как клещ, он вцепился в меня и заерзаллевой рукой внизу, не убирая в тоже время от горла заточку. И это испытываю я,гордая Афина-Артемида?!..

— Ты не человек, — прохрипела я. Дальше все было втумане, память моя не сохранила ясных подробностей, как вдруг в этойомерзительной вонючей возне я услыхала его пронзительный стон:

— Нечем чем! — и жалобный крик: — Нечем чем! Нечемчем! Как же так. Господи?!

Он вскочил, лицо его было искажено. Натягивая брюки, онрванулся в прихожую. Не помня себя, почти ничего не понимая, я встала иоперлась о стол. В этот момент в дверь коротко и быстро несколько раз позвонилЕгор: это был его условный сигнал, так он сообщал, что явился и хочет, чтобы яему открыла сама. Я стояла, не имея сил ни двинуться, ни что-либо произнести.Щелкнул замок: Егор вошел в прихожую. Молнией сверкнула мысль: там этот… сножом!

— Егорушка! — опрометью метнулась я за дверь… Вкоридоре на полу, скрючившись, сидел Николай, на его ногах уже были сапоги, онсидел недвижно около своего ножа. Над «гостем» в позе вопроса стоял Егор, глазаего, обращенные вниз, были холодны. Я уже однажды видела их такими, когда мыстолкнулись с юным курящим в трамвае хамом. Что сделал тогда Егор, я не успелазаметить, но бьющегося в спазмах и испускающего пену на полу его увидали вседотоле безмолвные пассажиры, и нам пришлось поспешно сойти прочь под ихистерический лай…

— Милицию привлекаем? — спокойно спросил у меняЕгор. — Нет! Нет! Нет! — вихрем пролетела мысль о последствиях новойвстречи с милицией для этого бедолаги с ножом!