Книга Дед Мавр - Александр Евгеньевич Миронов

неугасающая ненависть ко всему этому и вынудила учителя Ивана Михайловича Федорова приняться за повесть «Человек идет», в которой он, опровергая религиозные догмы, показал, что не всевышний господь-бог, а труд сотворил Человека.

Повесть эта, опубликованная в журнале «Белорусский пионер» в 1925 году, вызвала у юных читателей огромный интерес. Бывший редактор журнала писатель Алесь Якимович не раз вспоминал о письмах в редакцию, в которых читатели и просили, и даже требовали быстрее печатать дальнейшие главы ее. И вовсе не потому, что повесть отличалась каким-то особенным литературным совершенством. По словам Якимовича, и неискушенный в литературе читатель мог почувствовать, что она создана не мастером художественного слова — писателем, а мастером своего любимого дела — педагогом. Однако все, и в первую очередь читатели-взрослые, сразу увидели то главное, что отличало «Человек идет» от аналогичных произведений большинства зарубежных авторов: в повести этой, несмотря на ее учительскую дидактичность, настойчиво проводилась жизнеутверждающая гуманистическая идея не о животной, а о человеческой сущности первобытных людей.

Понял, почувствовал это и другой белорусский писатель, государственный деятель тех лет Тишка Гартный.

— Знаешь, на чем он меня подловил? — во время одного из экскурсов в свое прошлое рассмеялся Дед.— На Майне Риде…

«Ловля» началась вскоре после опубликования повести «Человек идет» с как будто случайного их разговора о белорусской литературе вообще и о приключенческом жанре в ней в частности. Гартный, в то время директор единственного национального издательства в республике, тепло отозвался о повести, предложив выпустить ее отдельной книгой. Тут же сыграл на педагогической струнке автора, посетовав, что в школах, особенно в деревенских, детям приходится читать произведения Майна Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера в отнюдь не всегда блистательных переводах на русский и на белорусский языки. И пожаловался: кого из писателей ни пытался уговорить порадовать школьников своей, белорусской приключенческой книгой, не соглашается ни один. А напоследок посоветовал:

— Посмотри на карту, подумай, о чем бы тебе самому захотелось школьникам рассказать. Не об американских индейцах и трапперах: о них у Рида и Купера предостаточно… И не о приключениях ради приключений, а с добавлением существенной дозы социального смысла. Чтобы читатели сразу почувствовали: книга написана советским автором, еще лучше — нашим, белорусским. Как это сделать — подсказывать тебе, знатоку истории и географии, не берусь.

Не берусь… А у Ивана Михайловича в это время уже созревала задумка новой повести… И даже псевдоним нашелся: Янка Мавр…

— Но почему именно Янка Мавр? — воспользовался я возможностью задать давным-давно не дававший покоя вопрос.

Дед усмехнулся, пожал плечами:

— Помнишь классическое — «мавр сделал свое дело, мавр может уходить»? Так и у меня бывало не раз. И теперь вот тоже: не скажут вслух, все равно дадут почувствовать, что больше не нужен.

И резко, как он это умел, меняя тему разговора, продолжал вспоминать о беседе с Тишкой Гартным и о повести, которую ему после той беседы неудержимо захотелось написать.

— И написал,— подхватил я, воспользовавшись паузой.— Еще на общеобразовательных я ее за одну ночь проглотил. И удивился: почти то, о чем ты говорил у нас в «Червяковке»!

Иван Михайлович чуть-чуть нахмурился:

— Знаешь, чего мне стоил каждый тогдашний урок? Математику, физику, химику, даже обществоведу легче: умей доходчиво налагать предусмотренный учебной программой материал, и достаточно. А преподаватель литературы, истории и географии без фантазии, без способности объемно и зримо представлять литературных героев, описывать исторические события, рассказывать о континентах, морях и океанах земного шара — сухарь. Зазубрить «пятью пять — двадцать пять» любой второклассник может. А увидеть, как Магеллан огибает мыс Горн, для любознательного школьника — открытие: однажды с помощью учителя это сделав, он уже никогда не забудет, где находится Магелланов пролив. Поэтому и приходилось, готовясь к урокам, перечитывать уйму специальной литературы, рыться в подшивках журналов, в книгах. Сам, небось, помнишь, какая у меня библиотека была на Ново-Московской до войны. До сих пор жалею, что погибла. Она-то, как нельзя лучше, и помогала мне, когда решился засесть за свою «Райскую птицу».

«Человек идет», «В стране райской птицы», «Сын воды»… Многоплановый, объемный роман «Амок», изданный еще в 1929 году и написанный по свежим следам восстания, вспыхнувшего на острове Ява, которое со зверской жестокостью подавили голландские колонизаторы… Наконец, три года спустя, появление «Полесских робинзонов»… К какому литературному жанру относятся все эти произведения Янки Мавра?

Я читал статьи некоторых критиков и литературоведов, старавшихся отнюдь не предвзято оценивать его творчество. Одни без обиняков утверждали: приключенческая литература. Другие, разобравшись глубже, высказывались более уважительно: книги научно-познавательные. Но почему-то далеко не все отмечали то самое существенное и главное, чем пронизаны названные выше повести и роман: их социальное и гуманистическое звучание, показ подлинного человеческого благородства героев.

Уверен: пройдут годы, станут взрослыми и сегодняшние школьники — читатели книг Янки Мавра. Постепенно забудутся приключения героев. Потускнеют в памяти картины природы. Но никогда не исчезнут самоотверженность и патриотизм юных «робинзонов» Виктора и Мирона, готовность к самопожертвованию миссионера Саку и его сподвижников в борьбе с чужеземными захватчиками, интернациональная, крепнущая от испытания к испытанию дружба яванцев Салула и Нонга с голландцем Гейсом.

А это, в отличие от зарубежных авторов, в творчестве Мавра всегда было самым главным и останется впредь!

Но почему и когда у него возникла мысль написать повесть «Товарищество Воинствующих Техников», «ТВТ», изданную в уже далеком 1934 году? Ведь в ней нет ничего общего ни с «экзотическими» повестями, ни хотя бы с «Полесскими робинзонами»?

Тут Дед сам охотно все рассказал. Он никогда не любил неумек и белоручек, органически не терпел слепой власти вещей и случайных стечений обстоятельств над человеческим разумом и жизнедеятельностью. Вот почему и надумал он показать пионеров, «возмутившихся против гнета вещей» и создавших для борьбы с этим гнетом товарищество воинствующих умельцев, решивших своими руками исправлять любой недостаток, от сломанного электрического выключателя до протекающей крыши дома или мешающей пешеходам выбоины на тротуаре. Помочь взрослым сделать общую жизнь лучше и интереснее — может ли быть для наших ребят что-нибудь более увлекательным?

Мавр не ошибся: вскоре после выхода повести в свет во многих школах появились сотни последователей его воинствующих техников — «тэвэтэвцев». А после того, как повесть была переведена на русский язык и стотысячным тиражом издана в Ленинграде, такие же энтузиасты борьбы против гнета вещей начали энергично действовать во многих городах всего Советского Союза. Вот почему нельзя не согласиться с оценкой литературоведа И. Лупановой, которая в своей исследовательской работе «Полстолетия» не