Книга На окраине Руси. Мифология и язычество балтов - Теобальд

поколения. Таким образом, смерть есть только перерождение, круговорот жизни, обновление естества!

Жизнь не умирает никогда.

Истина старая и всем известная. Тем не менее, однако же, человек, как совершеннейший тип из царства животного, не хочет, в самообольщении своем, быть, наравне с прочими животными, простым туком земли и потому упорно, хотя и тщетно придумывает все средства обойти этот закон природы. Люди сжигали тела свои, превращали в окаменелости бальзамированием, замуровывали в стены катакомб и пирамид, но дани из себя природе-земле, для удобрения ее, отменить доныне не успели: земля всегда получала свою дань в дыме, испарениях, газах погребаемого тела, да и самое тело не уходило от нее, хотя бы пролежало тысячелетия в урне или в форме мумии: не улетит же оно никуда с земного шара!

Оттого все народы пришли наконец к убеждению, что самое правильное погребение есть предание тела земле, от которой оно взято и в которую должно возвратиться по непременному закону природы.

Шютц, Гарткнох, Геннебергер и даже Дусбург клеветали на литвинов, доказывая, будто у них существовал варварский обычай ускорять смерть труднобольных, увечных, калек и долго мучившихся в предсмертной агонии. Практиковалось это отчасти только между герулами и то не по обычаям времени или указаниям религии, но по личному требованию некоторых измученных долговременными болезнями и суеверных старцев.

Известно, что верховные жрецы, Криве-Кривейто, достигнув глубокой старости, добровольно и всенародно сжигали себя на костре, чем приносили себя за народ в жертву богам. На основании этого и всякое самоубийство не считалось в Литве предосудительными

Афанасьев в статье «Пример влияния языка на образовани народных верований и обрядов» («Древности», т. I, вып. I. М., 1865) также ничего не говорит о добивании умирающих, но свидетельствует, что если человек трудно кончается, то «чтобы душа скорее рассталась с телом, делают отверстие в потолке и в кровле избы или отворяют окно. Обычай этот известен в Германии и России. Как продолжительная агония отходящего в иной мир, так и трудные роды родильницы заставляют германских простолюдинов отворять дверь, отпирать окно и приподнимать несколько черепиц или драницу» (D. Myth., с. 801, 1133; иллюстр., год I, с. 415. Черты из истории и жизни лит. нар., с. 112). Душа представлялась связанною с телом до той поры, пока не являлась смерть и не разрезывала соединяющей их нити, выпряденной паркою (по-литовски Вертья, или Верпантея). Во многих деревнях по выносе покойника запирают ворота, чтобы вслед за умершим хозяином не сошли со двора его родные и животные. Желание скрыть от смерти дорогу в людское жилище вызвало обычай выносить труп усопшего не в те двери, которыми ходят живые, а в какое-нибудь нарочно сделанное отверстие, которое потом снова закрывалось. Так, германцы в языческую эпоху разбирали для того стену и выносили мертвеца головою вперед, либо прокапывая отверстие под стеною и даже под порогом. Ныне обычай этот соблюдается только в отношении злодеев и самоубийц.

Но Карл Шайноха, автор «Ядвиги и Ягайло» (перев. Кеневича. СПб., 1880), отличный знаток Литвы, ее истории и обычаев, не скрывает жестоких обыкновений языческой Литвы и говорит в ч. II, с. 244:

«В духе равнодушия к жизни случалось, что родители топили младенцев женского пола. Та же судьба ожидала калек и болезненных детей, как лишнее для общества бремя, которое и в здоровом состоянии не могло побороть трудностей жизни. Затем шла очередь стариков и больных матерей, которым сыновья укорачивали жизнь, так как «человеческая нищета неприятна богам», а дни бессильной старости увеличивают всеобщую нищету. Одержимых продолжительными болезнями, не поддающимися лечению жрецов после ворожбы последних на священном огне, душили или сжигали на кострах» (Aen. Sylv. Орр. 418 и Voigt. Gesch. I, с. 564).

Нарбутт, Юцевич («Литва», с. 285) и К. Войцицкий («Исследов. слав. древностей»), основываясь на Стрыйковском (с. 143), единогласно описывают последнее пребывание человека на земле.

Каждый литовец и жмудин, как только чувствовал приближение смерти, старался, по мере своих средств, приобрести одну или две бочки пива и потом собирал всех своих родных, друзей и знакомых на прощальный пир. Когда приглашенные собирались, умирающий прощался с ними и просил у всех прощения. Пир продолжался до самой смерти пригласившего.

К этому Юцевич на с. 293 прибавляет: «…нынешние погребальные обряды очень сходны с древними. Как только заметят, что больной умирает, тотчас выносят из избы все семена, в том убеждении, что они не взойдут. Если же агония очень продолжительна и больной сильно мучится, то из-под головы его вытаскивают подушку, а нередко делают над постелью его отверстие в потолке и крыше, дабы душа свободнее могла улететь на небо. Теперь умирающему дают в руки зажженную свечу – православным страстную, а католикам – сретенскую (грошицу), а по кончине покойнику немедленно закрывают глаза, «дабы он не манил других на тот свет».

Литовский крестьянин. С гравюры Ж.-Б. Норблина. XVIII в.

Но станем продолжать прерванное сказание. Как только наступила смерть, покойника тотчас уносили в баню, где чисто его обмывали, потом приносили в избу, надевали на него длинную белую рубаху и сажали в кресло с ручками или в углу избы. Тогда каждый из гостей подходил к нему с кружкою пива и приговаривал: «Пью к тебе, любезный друг! И зачем тебе было умирать? Разве у тебя нет жены, деток, всякого добра…» и т. д. После этого к нему пили вторично «на прощание» и просили, чтобы он на том свете кланялся их родителям, братьям, сестрам, родственникам и друзьям. После этого начинались плач и траурные песни (Рауды).

Ян Малецкий (Maelecius), онемеченный польский протестант из местечка Лык в Пруссии, написавший рассуждение о язычниках, живших еще в Европе, «Libellus