Книга Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский

казни себя, шахир! Душа Хансервер лежит не к золотым песням, а к серебряным кружочкам.

Так сказал Оразменгли и пошел, поцеловал своего коня в губы и шепнул ему на ухо что-то веселое.

Верил Оразменгли любви Сервер, и девушка скоро дала ему знак, что готова бежать.

Не просто было повидать Сервер, но и это удалось Оразменгли.

Уговорились в первую ночь новруза ждать друг друга у камня, что возле родника. Новруз у туркмен — праздник нового года. Он совпадает с весенним равноденствием.

Накормил Оразменгли коня добрым зерном, обмотал коню копыта тряпками, собрал хурджун и позвал к себе друзей своих, попировать до заветного часа.

Весна была ранняя. Зацвели абрикосы, но ночью небо закрыла тяжелая туча.

— К лучшему, — сказали друзья Оразменгли. — Ночи теперь светлые. Полнолунье. В темноте уйдешь незамеченным.

Махтумкули к шахиру не пошел, боялся счастье от него отпугнуть. Оразменгли смеялся над страхами друга и пел свои самые счастливые песни.

Спохватились пирующие заполночь.

— Ничего! — сказал друзьям Оразменгли. — Сервер ждала меня всю жизнь, подождет еще час.

И ускакал. Туча ушла за горы. Сияла луна, и земля сияла, белая от нежданного снега.

У камня никого не было.

— Мне еще придется подождать! — засмеялся Оразменгли и отъехал в тень большой чинары.

И час прошел, и другой, луна зашла. Наступил сумеречный предрассветный час.

Оразменгли опять подъехал к камню и вдруг увидел следы. Узкие женские следы. Она приходила! Но где же она? Обиделась и ушла? И тут Оразменгли разглядел еще следы, следы копыт. Было два всадника. Сервер умыкнули!

Оразменгли кинулся в погоню. Не долго ему пришлось скакать. На дальнем холме бросился в глаза остов кибитки. Горели костры, суетились люди. Готовилась поспешная свадьба.

Когда Оразменгли взлетел на холм, кибитка была уже поставлена. Это была „Орук-ой“ — знак всем прохожим и проезжим: „Ждем в гости“.

Оразменгли отбросил полог, Сервер сидела в углу, голова закутана халатом. В кибитке — женщины из соседнего аула и брат Шарлы.

Оразменгли опустился на ковер, и ему, как гостю, поднесли чал. В голове у шахира шумело, словно его ударили. Руку он держал на сабле.

Послышался конский топот. В кибитку вошли Хансервер, Махтумкули и джигит, в котором Оразменгли сразу признал соперника.

— Я зарублю его, — крикнул Оразменгли, вскакивая на ноги и вытягивая саблю из ножен.

Махтумкули положил ему на плечо руку.

— Проигравший игрок должен платить проигрыш, Оразменгли.

— О горе мне! — джигит сорвал с головы тельпек и закрыл им свое лицо.

Но тотчас поборол слабость. Выхватил у кого-то из джигитов дутар, ударил по струнам, а в следующее мгновение отшвырнул инструмент.

Насмешек и позора достоин я — не зла.

Один, подобный мне, спалит народ дотла.

Один безумец сотворит несчастье тысяче людей.

Не вразумляйте неразумного, плетей ему, плетей!

Он поднял с ковра дутар, заиграл и запел:

Оразменгли говорит: тонок любимой стан.

О погляди! Мед источают ее уста.

Сегодня Сервер алой розой в саду цветет,

Но вздохами соловей розу мою сожжет.

И Сервер сбросила с головы халат: это означало, что она не желает принадлежать тому, кто ее увез, она хочет уйти с любимым.

Глаза девушки были полны слез, но зазвенело обнаженное оружие.

Махтумкули встал между противниками.

— Слушайте меня!

Розы прекрасней тебя меж цветов Гюлистана нет.

Косы твои, как рейхан, но такого рейхана нет.

Речи, подобной твоей, на страницах Корана нет.

Перлов, как зубы твои, в глубине океана нет.

Выше престола, чем твой, во дворце Сулеймана нет.

Родинок слаще твоих у цариц Хиндустана нет.

Месяца ярче тебя в небесах Румистана нет…

Роза эдемская рядом с тобой не румяна, нет!

Рядом с твоими кораллами пламя не рдяно, нет!

Луков, как брови твои, в мастерских Исфагана нет.

Лалов, подобных твоим, в подземельях султана нет.

В мире тебя справедливей ни шаха, ни хана нет.

Дышишь прохладным туманом — блаженней тумана нет.

Яства прикажешь подать — у царя дастархана нет.

В слове твоем, как в алмазе бесценном, изъяна нет.

Сила твоя — как дурман, и пьянее дурмана нет.

Смотришь на рану без жалости: „Это не рана, нет!“

Рдеют гранаты твои — для тебя урагана нет.

Даже у пери небесных подобного стана нет.

Косы… такого струенья у волн Зеравшана нет.

Жалят ресницы твои: изобильней колчана нет.

Гибну в капкане тугом: совершенней капкана нет.

Вот я сожжен, как бурьян, даже пепла бурьяна нет.

Духом я был великан, а теперь великана нет.

Гору в бархан превратила, а вот и бархана нет.

Рядом с тобою вино молодое не пьяно, нет!..

Махтумкули пел и пел, и язык его не становился беднее, образы были один другого изощреннее. Шахир воспевал красавицу, но не ради всесилия женских чар, и многоречив он был не потому, что красота Сервер не знала равных в подлунной, — он убаюкивал словами человеческую ярость.

…С милой весна не сравнится, ни луг, ни поляна, нет.

Сколько ни пел ты, Фраги, а такого дастана нет.

Оразменгли стоял, опустив голову.

Махтумкули отложил дутар, благословил молодых, взял за руку Оразменгли и увел.

Они уехали, не говоря друг другу ни слова. Возле камня, где была назначена встреча, Оразменгли выбросился из седла и катался по земле, покуда силы его не оставили.

8

Акгыз опять родила мальчика. Его назвали Сары́. И, как прежде, справив сороковой день после рождения, Махтумкули собрался уезжать.

Оставалось дождаться каравана, идущего в Иран. Одному ехать было опасно: на дорогах хозяйничали разбойники.

Вечером в кибитку Махтумкули пришел Оразменгли. Он ездил в Кара-Калу и привез хорошие вести: караван с товарами вышел из Кара-Калы, значит, через день-другой будет в Атреке.

Махтумкули угостил шахира пловом и пошел проводить.

— В который раз гляжу на родные горы, но чудится, что вижу их впервые, — сказал Махтумкули. — Глаза прозревают перед разлукой. Мозг радуется, его ждут богатства новых встреч, новые города, земли, народы… А сердце щемит. Всегда щемит. Оно добрее головы.

— А мое сердце останавливается, когда я вижу эту чинару, — показал Оразменгли. — Под ней я упустил дорогое время, ожидая Сервер. Я ждал, а ее тем временем увозили.

Когда я