Книга Кровавый венец. Книга Первая. Проклятие - Элеонора Лазарева

девиц, а они просто висели на нем: сильном, красивом, веселом. Да и как не любить такого богатыря, да еще и родича князя! Старший Опраксин уже подыскал ему и невесту, одну из дочерей купца Калашникова, самого богатого и известного в их среде. Он первым входил в княжескую свиту советников от купеческой гильдии и всегда Владимир прислушивался к его словам. Советы его были дельными и выгодными. И уже сыграли бы свадьбу, да нашествие хана помешала веселью. Теперь же все ждали окончания и готовились к худшему. Брат был назначен князем ответственным за оснащение крепости и подготовки той к возможной длительной осаде. Теперь он, поглощенный делами, редко бывал в покоях сестры и не общался с племяшкой, которого любил и тот платил ему тем же.

В таком окружением рос маленький князь стародубский, полным любви и радости. Теперь же он понимал, что старшие родные озабочены, и отец больше хмурится, чем улыбается. Маленькое сердечко билось отчаянно, и иногда он даже плакал, правда, молча, утираясь кулачками. А потом прятался в углу, чтобы никто не видел его заплаканных глаз. Он не хотел, чтобы его спрашивали и пытали, чем тот так расстроен. Что он мог ответить? Что давно не взлетал вверх в мужских руках своих родных, или часто видит слезы Маруши, или еще хуже — остановившийся взгляд матери? В эти тревожные дни он как-то враз повзрослел и уже стал теребить своего дядьку, чтобы тот показывал ему стрельбу из лука, к которому имел больше способности и внимания, и у него ловко получалось пускать стрелы. Цепкие пальцы схватывали тонкую стрелку и оттягивали струну, а потом он резко спускал ее и метко попадал в цель. Радости обоих не было придела, и он с восхищением рассказывал отцу и деду о своих удачах. Те хвалили его и гладили по голове, и только мать, тихонько вздыхала:

— Нету его привязки к мечу, и жалко. Владимир знатный мечник, да и я тако же. А вот луком мало имела дела. Ну, што жа, видать тому есть желание. Путь. Можа искусным буде стрелком.

* * *

Шли недели нашествия. Близилось лето. Трудно приходилось крестьянам в полях. Надо бы сеять, да боялись потравы конницей орды. К тому же случалось и отъем посевного зерна ордынцами. Владимир снова отправлялся к хану. Там он просил охрану для своих людей, объясняя тем, что своим не мог приказать отгонять ордынцев. Боялся кровавых стычек.

— Не сдюжим в посевах — не будет хлеба, — говорил хану Владимир. — Не сможем дань сотворить. Тебе жа потребует баскак, да и нам надоть што-то и продать и кушать.

Хан хмурился и кивал. Он понимал, что его воинство как жуткая волна смывала все на своем пути, оставляя голым землю, которая кормила и давала прибыль. Но не мог остановить уже и сам. К тому же, подойдя к землям владимирцев, встретил стойкое сопротивление, подкрепленное помощью и других князей, сопричастных земель: черниговского, смоленского и самого московского. К тому же из Новгорода по реке плыли ладьи с рекрутами свеев, которые были сильны в боях и известны своими завоеваниями в дальних землях. Узбек уже отмахивался от мелких, как он считал, нужд Владимира и был устремлен только на сражение, которое должно вскоре состояться. Эта встреча решит судьбу не только нашествия, но его правления. Он вспоминал злые и хмурые лица некоторых своих советников, когда те молчали на его радостные суждения о победе над урусами.

— Тебе нужно только удовлетворить свое самолюбие, — сказал ему как-то в споре старый Щаур, — и ты не принимаешь даже мысль о возможном поражении. Теперь урусы не те, какими были ранее при Батые и даже его сынах, теперь они сильны и опытны в сражениях с нами. Их крепости почти неприступны, готовы к осаде, их воины умелы и осторожны. Так что готовься и к проигрышу.

Хан ругался на друга, и даже кидался на того с кулаками, но все же задумывался и таился. Не мог принять слова родственника, но кривился на правду старого полководца. Он знал, что его затея покарать московского князя была вторична, так как первична мысль была в показе силы Золотой Орды и его власти над ними. Очень уж ему не нравилось независимое молодое поколение, народившееся после монгольских набегов дедов на Русь. Тогда при слове монгол тряслись все разом и подчинялись безоговорочно. Теперь же молодые уже не так относились к правлению ханов, и к тому же вели бесконечные разговоры о независимости. Не мог же Узбек терпеть такое за спиной! Вот и хотел приструнить зарвавшихся князей, показать, кто в доме хозяин! Но его затея оказалась провальной. Разношерстная толпа ордынцев не хотела подчиняться единоначалию, расходилась волнами по всей территории следования и делала на своем пути что хотела, вызывая этим недовольство сочувствующих князей. Начальники отрядов и полков сами были не прочь поживиться, поэтому смотрели на деяния своих сквозь пальцы, изредка наказывая особо ретивых.

И все-таки орда и есть орда, нашествие и есть нашествие, что сметало все на своем пути, как природные катаклизмы. Ее либо приходилось терпеть и принимать, либо бороться, что и делали русские на пути ордынцев: одни давали все, что те требовали, другие сражались.

Владимир сжимал в ярости кулаки, а душа была разорвана в клочья: его землю топтали с его же попустительства враги, его соседей так же, а он потворствовал тому. Мысли эти не давали ни спать, ни есть. Он похудел, озлобился, стал угрюмым и раздражительным. Славка жалела его, но ничего не могла поделать, так как понимала, что это расплата за их счастье. И только после взаимных объятий и поцелуев, она прижимала его голову к груди и тихо шептала слова утешения. Владимир вжимался в нее, и чуть ли не плакал: тяжело вздыхал и стонал. Так и засыпали они, обняв друг друга, сливаясь не только телами, но и душой. А утром все начиналось сначала: тяжелые будни и нерадостные вести.

Но как бы веревочке не виться, а конец найдется, говорится в пословице. Так и с нашествием. Оно просто захлебнулось, потерпев поражение в главном сражении с московским князем, даже скорее со всеми его сторонниками. Уже не в первый раз русские показали им свое отношение к монгольскому игу. Но все же это не сильно отразилось на мировосприятии некоторых удельных князей, не все были готовы к единению и не хотели усиления отдельных князей, а тем более идти у них на поводу. Этим и объясняется сильная власть