Книга Краткая история равенства - Тома Пикетти

100 % в 1920 году, в то время как во Франции с 1 % в 1820 году до 100 % в 1880 году.

Источники и цепочки: см. voir piketty.pse.ens.fr/egalite

Одна из важнейших особенностей цензовой системы в Швеции в 1865–1911 годах заключалась в том, что каждый избиратель обладал не одним, а несколькими и даже многими голосами, в зависимости от уплаченных налогов, имущества и дохода[108]. Двадцать процентов мужчин, достаточно богатых, чтобы голосовать, были разбиты на четыре десятка групп, у каждой из которых был свой электоральный вес. В конкретных цифрах это означало, что у обладателей самых скромных состояний был только 1 голос, в то время как у члена группы самых состоятельных целых 54 голоса. Точный электоральный вес каждого избирателя (fyrkar) рассчитывался на основе его налогов, имущества и дохода. Аналогичная система применялась и при проведении муниципальных выборов, у которых в то же время была еще одна интересная особенность – в них, помимо прочего, могли принимать участие и анонимные общества, количество голосов которых тоже высчитывалось на основе уровня налогов, имущества и прибыли. Вместе с тем при голосовании за депутатов городских муниципалитетов частное лицо или предприятие могли обладать самое большее 100 голосами. В случае с сельскими муниципалитетами подобных планок попросту не существовало, из-за чего во время муниципальных выборов 1871 года в стране насчитали 54 коммуны, 50 % голосов в которых обеспечил один-единственный избиратель. В число этих диктаторов с безупречной демократической легитимностью входил, к примеру, сам премьер-министр: в 1880 году он один обладал большинством голосов в родной коммуне, где его семье принадлежали обширные земельные угодья. Коммун, в которых один-единственный избиратель обеспечил более 25 % голосов, на тех выборах насчитали 414.

Шведский опыт использования избирательной системы на основе радикального цензового принципа представляет интерес сразу в нескольких плоскостях. За несколько десятилетий эта страна перешла от системы, построенной на собственности и характеризующейся высочайшим уровнем неравенства, до эгалитарного общества, пусть даже и относительно (по крайней мере более равного, чем любое другое, известное на сегодняшний день). Начало этому процессу, который с 1932 по 2006 год развивался почти непрерывно, положил приход к власти социал-демократов в начале 1920-х годов в результате активной мобилизации профсоюзов и рабочих. Накануне Первой мировой войны концентрация собственности в Швеции достигала того же уровня, что во Франции и Великобритании (см. График 17), но в деле электоральной и конституционной кодификации своего неравенства она продвинулась меньше любой другой европейской страны[109]. Затем, в период между Первой и Второй мировыми войнами, социал-демократы взяли страну под контроль и задействовали все возможности государства для реализации совершенно иного политического проекта. Вместо использования имущества и доходов в качестве критериев для наделения человека избирательным правом они положили их в основу чрезвычайно прогрессивной шкалы налогообложения с целью финансирования общественных программ, обеспечивающих хотя бы относительно равный доступ к здравоохранению и образованию для всех групп населения (опять же по сравнению с другими странами). Этот опыт отчетливо показывает, до какой степени у нас нет строго очерченных границ, до какой степени все пребывает в постоянном движении. Порой можно услышать мнение, что те или иные культуры по своей изначальной сути тяготеют к равенству либо неравенству: что Швеция была эгалитарной испокон веков, вероятно благодаря древней страсти викингов к равноправию, в то время как в Индии с ее кастовой системой неравенство будет сохраняться до самого Судного дня по причинам мистического свойства, доставшимся в наследство от ариев. В действительности же все определяется институтами и правилами, которые учреждает каждое общество, – в зависимости от отношений власти, мобилизации общества и социальной борьбы, ситуация может измениться очень быстро, двигаясь по изменчивым траекториям, которые вполне заслуживают более внимательного рассмотрения.

График 17

Чрезвычайное имущественное неравенство: собственнические общества в Европе в «Прекрасную эпоху» (1880–1914 года)

Интерпретация. Доля 10 % самых крупных состояний в общем объеме частной собственности (недвижимость, финансовые и профессиональные активы, свободные от долгов) во Франции в 1880–1914 годах в среднем составляла 84 % (против 14 % для 40 % средних состояний и 2 % для 50 % самых мелких состояний), в Великобритании 91 % (против соответственно 8 % и 1 %), в Швеции 88 % (против соответственно 11 % и 1 %).

Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite

Метаморфозы привилегий: демократия денег

В числе прочих шведский пример демонстрирует безграничное воображение, которое имущие классы могут проявлять ради структуризации существующих институций в свою пользу. Но полагать, что сегодня подобная изобретательность больше не в ходу, было бы ошибкой: в открытую требовать избирательных прав на шведский манер нынешние миллиардеры, может, и не осмеливаются, но это совершенно не мешает им использовать другие методы для реализации тех же целей. В частности, нельзя не назвать тот факт, что в действительности на вопрос о финансировании политических кампаний в электоральных демократиях никто и никогда еще не дал сколь-нибудь удовлетворительного ответа. В теории можно предположить, что очевидным следствием всеобщих выборов должно стать создание эгалитарной системы, в рамках которой каждый гражданин жертвовал бы в пользу предпочтительных для него партий и движений одну и ту же сумму; более щедрое финансирование находилось бы под полным запретом, а на расходы по электоральным кампаниям налагались бы строжайшие ограничения с тем, чтобы уравнять всех избирателей и кандидатов. Можно даже предположить, что подобное политическое равенство должно гарантироваться конституцией и защищаться теми же механизмами, что и само всеобщее избирательное право.

Только вот в действительности все происходит с точностью до наоборот. Да, некоторые страны действительно ввели непритязательные системы общественного финансирования избирательных кампаний и политических партий, в том числе в Германии в 1950-х годах, в Соединенных Штатах и Италии в 1970–1980-х годах, равно как и во Франции в 1990-х годах. Но этих инструментов явно недостаточно, и чаще всего их буквально накрывает лавиной частного капитала. Особенно это касается США, где лоббисты убедили судей не вводить никаких потолков политических расходов (указав на то, что подобный шаг нарушал бы свободу выражения самых состоятельных классов[110]), хотя подобное также наблюдается в Европе, Индии и Бразилии. Вдобавок почти повсюду налоговые вычеты на пожертвования в политических целях, как, впрочем, и на любые другие, приводят к тому, что политические либо культурные предпочтения самых богатых субсидируются за счет тех, кто победнее. Во Франции состоятельный избиратель, жертвующий своей любимой политической партии 7 500 евро (установленный на сегодняшний день ежегодный потолок), получает право на налоговый вычет в размере 5 000 евро, финансируемый за счет остальных налогоплательщиков. Для сравнения, когда речь заходит о рядовых избирателях, то вклад каждого из них в рамках системы общественного финансирования выборов составляет около 1 евро[111]. Этот пример наглядно демонстрирует живучесть логики имущественного ценза, которая в полной мере существует и сейчас, только в более завуалированном виде.

Сходные проблемы