Книга Стремнина - Галина Шкавронская

— Нет!! Ты не права! Я тебе ещё буду звонить, ты пока подумай хорошо, я — отец нашей дочери, твой муж. Вы приедете ко мне — и всё будет хорошо! Ты подумай, ладно? Не делай глупостей!

— Прощай, Саид!

Яна положила трубку и стояла в раздумье, заново переживая разговор.

— Яночка, что сказал Саид? — крикнула из кухни Марина. — Иди, детка, сюда, я не могу отойти от плиты — блинчики жарю!

Заплакала Стеллочка, Яна сменила ей памперс и вместе с дочкой вышла на кухню, где передала телефонный разговор со всеми подробностями. Стеллка таращила на мать свои очаровательные глазёнки и улыбалась.

— Агу! Агу, мой котёночек! — замурлыкала Яна. — Знаешь, мам, ну куда я поеду? Как вспомню — так вздрогну! У нас весна, почки наклюнулись, воздух — не надышишься… Как вспомню их жару… все чужое… языка не понимаю, все на меня смотрят, как на невидаль какую-то, говорят что-то, а я как дурочка улыбаюсь… А пища? Какая у них пища! Она настолько перчённая — во рту всё горит, не ощущаешь вкуса ни мяса, ни риса — перец голимый! Представляешь, Саид мне как-то купил сок свежевыжатый, но и тот оказался с перцем! Не судьба, нам, Стеллочка, быть с папкой вместе! Да и нет у нас никакого папки! Правда, родная?.. Мам, ну давай уже свои блинчики, а то мы с доченькой голодные. Только подкрепиться нужно сначала мне, иначе Стеллке молока не хватит. Иди к бабусе, пока мама поест.

Взяв внучку на руки, Марина отправилась в комнату Мули:

— Муль, я там блинчики тебе приготовила со сметанкой. Держись за меня… вот так… встала? Пойдём потихоньку в кухню.

Старушка, держась за Маринин локоть, тихонько, шаркая ногами, шла рядом:

— Мариша, это у тебя Стеллочка на ручках? Ой… какая мягонькая… Как жаль, что я не вижу это чудо!

Ближе к вечеру Яна собралась на лекции в институт, а Марина пошла гулять с внучкой, которую предпочитала держать на руках. Медленно побрела по тротуару: квартал туда — квартал в обратную сторону. Стеллка щурилась от яркого света и быстро уснула. Марина вспомнила сегодняшний звонок Саида. «Вот, вроде, и отец не отказывается от дитя, а семья не складывается, — размышляла она. — И, получается, винить некого. Саида тоже можно понять, он вырос в совершенно другой культуре, впитал с молоком матери все их традиции… Яне плохо там, а ему точно так же плохо здесь… Ах, что я наделала! Зачем свела их тогда? Выходит, на беду. Дурочка я романтичная… А Стеллка-то — копия отца, только нежнее и красивее. Чистый ангелочек!»

Руки устали — и Марина повернула домой. Скоро придёт муж, надо ужин готовить да и Ральфика прогулять.

C уходом зимы время помчалось вперёд, как будто обулось в сказочные сапоги-скороходы, словно торопило всех не терять ни минуты, успеть насладиться каждым часом, каждой минутой, подаренными людям для общения с расцветающей природой. Она, в свою очередь, манила теплом, яркими красками зелени, ароматами трав, жёлтыми солнышками одуванчиков. Голуби крутились под ногами, как курицы, ни сколько не боясь, что на них нечаянно кто-нибудь наступит. Некоторые лениво отбегали в сторону, чуть вздымая крылышки, и следили, не бросит ли кто-нибудь из прохожих хлебных крошек. Мариной овладело легкое восторженное настроение.

Марина торопилась домой с продуктами и хлебом, но невольно остановилась среди птиц, тронутая их доверчивостью, отломила кусок горбушки и разбросала их. Голуби наскакивали друг на друга, стараясь обогнать своих собратьев, жадно хватали корм, а между ними быстрые и юркие воробьишки подбирали самые мелкие крошки…

Она медленно шла к подъезду своего дома, вдыхая пьянящий аромат разомлевшей земли, смешанный с нежным, едва уловимым запахом расцветших урюковых и вишнёвых деревьев, покрытых бело-розовыми шапками, напоминавшими взбитый сливочный крем. Марина и сама млела, как девчонка, томимая ожиданием чего-то волнительного и чарующего…

Ах ты, молодость, поздняя, зимняя иль осенняя — с грустным дождём, или летняя — с грозами-ливнями, ты в душе светишь юным огнём. Пусть листочки твои покорёжены, но они излучают тепло. Предстоящей зимой растревожены, с ветром влажным стучатся в стекло,

но любовью по-прежнему светятся, возродив снова юность души, и в предзимье сияющим месяцем вновь нас радуют в мёрзлой тиши! Нам душою вовек не состариться. Лишь любовью живёт человек. И пока в нас жива эта странница, не закончен наш жизненный век.

«Э-эх, прошли мои годочки! Уже бабушка, вон какая у тебя внученька растёт!». Марина вошла в подъезд, где на неё с лаем кинулся соседский Кузя, сидевший под дверью одной из квартир на первом этаже. Марина собак не боялась и обычно спокойно урезонивала их:

— Дурачок ты, Кузя! Мы с тобой соседи и должны уважать друг друга. А-а, от меня, наверное, Ральфиком пахнет? Тогда всё понятно.

Поднимаясь к себе, она услышала, как Ральф уловив ухом её разговоры с Кузей, гавкнул за дверью. Его заклятый враг был маленьким уже немолодым кобельком. При виде огромного Ральфа он не пугался и не поджимал хвост, как другие собаки, а бесстрашно облаивал его и готов был броситься в бой, самоотверженно защищая своё пространство. Ральф, по натуре добрейший пёс, ошалев от наглости такой мелкоты, обычно останавливался подле Кузи, мгновенье с удивлением смотрел на него — и вдруг, раскрыв свою огромную пасть, нависал над несчастным мальцом и рявкал на него так, что тот переходил на визг.

Вернувшись, Марина, первым делом, заглянула в комнату к Муле.

— Как ты тут?

— Да вот, сижу, Маришенька, одна, скучаю. Дома тихо. Если бы глаза мои видели хоть чуть-чуть… А так… что я могу? Сижу, лежу, дремлю иногда. Знаешь, мне последнее время постоянно один и тот же сон снится, странный такой!..

— Мулюшка, берись за меня, пойдём на кухню, я буду обед готовить. Там и поговорим и про сны твои, и про всё на свете. — Старушка дрожащей рукой взяла Марину под руку. Усадив пожилую женщину за стол, Марина принялась разбирать купленные продукты.

— Ну, давай рассказывай, что там за сон такой, мы с ним вмиг разберёмся. Чаю хочешь?..

— Да нет, подожду ужин. А сон… да вот, снится всякий раз мне церковь или храм… и больше ничего вокруг… и знаешь, всё кругом, как в тёмном тумане, а церковь эта на каком-то холме стоит, и, знаешь, сверкает, искрится лучами. А я, вроде, хочу идти дальше, а ноги, как ватные, немые… Мне от этого становится не по себе, и я просыпаюсь.

— Муль… и правда, странный сон какой-то… знаешь, может, это тебе Боженька даёт понять, что нужно церковь посетить? Как думаешь?

— Ой, Мариночка! Да не верю я и никогда не верила. Папа мне мой, когда был жив, говорил, что знает, чувствует, что есть какая-то высшая сила, но все тогда говорили, что нет никакого бога, что в бога только тёмные люди верят. Так что не привыкла я к этому… А теперь уж поздно.

— Муленька, но ведь сон и вправду странный, как будто вещий, хоть я и сама-то вроде — продукт нашего атеистического времени, но этот сон на всякие такие мысли наводит. Ты же, наверное, крещёная, коли до революции родилась? Может, давай, свожу тебя в церковь?