Книга Лесная банда - Евгений Евгеньевич Сухов

лежало несколько матрасов с подушками и одеялами. В балки вбиты крючки, на них висели две белые рубашки и галифе. Рядом с матрасами стояли два табурета, на одном из которых лежала распечатанная пачка папирос и коробок спичек; на другом – металлические тарелки и армейский котелок. В углу – стальной немецкий бочонок для воды литров на пятьдесят. Вполне подходящее местечко для убежища.

Спустившись с лестницы, Свояк спросил Марысю:

– На чердаке кто-то жил?

– Бывает, что ко мне родственники с детьми приезжают, – излишне равнодушно отвечала хозяйка. – Ребятишки любят на чердаке ночевать. А когда много народу, так они там всем семейством остаются.

– А они не заявятся?

– Недавно были. Их еще долго не будет.

– И удобно им там жить? – бесхитростно поинтересовался Свояк, не сводя взгляда с Марыси.

– Удобно. Иначе бы в хате остались.

– Чего же они такие стеснительные, что даже в хате не хотят обедать, а только на чердаке? – усмехнулся Свояк.

Заметив, как переменилась в лице Марыся, добавил:

– Ладно, хозяйка, не кипешись, не мое это дело. Переночуем и свалим отсюда!

Раздобревшие от сытой еды, подошли Жиган с Чиграшом. По их лоснящимся мордам было видно, что в гостях им понравилось. Это не тесная камера с холодными каменными стенами.

– Так мы заваливаем? – спросил Жиган.

– Можете располагаться, там уже постелено, – согласилась Марыся, показав на распахнутый темный зев подловки.

– А мне тут еще по хозяйству прибраться нужно, – добавила она и поспешно скрылась в жилой части дома.

Отяжелевший Жиган осторожно ступил на лестницу, хлипко пискнувшую, неожиданно ловко нырнул в проем. Бодро, едва ли не бегом, на чердак взобрался Чиграш.

Еще через минуту раздался довольный голос Жигана:

– Ай да хозяюшка! Она еще и курева для нас приготовила.

– Избу смотри не спали, – хмуро отозвался снизу Свирид.

– Все путем будет, бугор, я аккуратный.

Чиркнула спичка, и яркие всполохи огня на мгновение осветили мрачноватое лицо Головни.

– Отойдем немного, – хмуро глянул Свирид на Свояка.

– Ну, давай отойдем, – невесело согласился Свояк.

В нежилом помещении дома вместо деревянных полов была стоптанная в камень земля. Под ногами поскрипывал ссохшийся помет. В углу стояла треснувшая кадка и большая бочка со ржавыми обручами. На стене – в плотный ряд – развешаны латаные валенки. Пахло прелым сеном.

Свояк шагнул к стене и глянул на Свирида, оказавшегося в полнейшей темноте. Видны были только очертания лица и крупные белки глаз. От него так и веяло угрозой. Свояк невольно глянул на руки Свирида. В ладонях ни ножа, ни заточки, ничего такого, что могло бы помешать обстоятельному разговору.

– Так о чем ты там хотел со мной побазарить? – процедил сквозь зубы Свояк.

– Я бачу, що ти на Марыся поглядаэш, – угрюмо обронил Головня.

– И что с того? Баба, она и есть баба. На нее смотреть что ли нельзя? – усмехнулся Свояк, невольно напрягшись.

Разговор приобретал неприятную тональность.

– Я не про те… Дивитися-то можна… Ось тильки руками трогать не можна.

– Как музейный экспонат, что ли? – усмехнулся Свояк.

– Считай що так.

Разговор приобретал накал. Между ними протянулась невидимая электрическая дуга, все более накаляя окружающее пространство. Свояк почти физически чувствовал ее опасное поле. Кто знает, что на уме у этого спесивого украинского Ромео. Обстановку следовало как-то разрядить – сейчас не самое подходящее время для выяснения отношений. Надо бы выбраться сначала отсюда, а потом решать все возникшие проблемы.

Широко улыбнувшись, Свояк произнес:

– Не кипешись! Все путем. Никто ее не трогал. Так ты сам, что ли, к ней под бок подвалить хочешь?

– А якщо и так, тоди що?

– А ничего… Дело хозяйское. А мне эти расклады не в кайф, лучше пойду клопа подавлю. А вообще я тебя предупредить хотел, такая баба не для тебя. Нашел бы какую-нибудь Маньку, оно как-то к лучшему.

– Послухай, москаль, мени твоих советов не нужно.

– Я тебя предупредил, а дальше ты сам смотри, – сказал Свояк и стал подниматься по лестнице на подловку.

Жиган и Чиграш уже расположились на матрасах и вдумчиво, наслаждаясь предоставленным покоем, пускали к потолку вихлястые струйки табачного дыма.

– Эх, сто лет на сеновале не кемарил… Все, завязывай смолить! Весь воздух отравили… Дайте вольным воздухом подышать… А потом и запалить можно… Одна искра – и тут все вспыхнет, как порох.

– Свояк, самая малость осталась, на пару затяжек хватит, – запротестовал Жиган, докуривая папиросу. – Сам ведь знаешь, там самая сладость остается.

– Только не забудь притушить как следует. А я на боковую.

Свояк попытался уснуть, но не получалось. Поначалу казалось, что стоит только прилечь, как вырубишься до самого утра. Однако не тут-то было! В голову лезла всякая муть, от которой трудно было избавиться. И чем больше он размышлял о прошедших днях, тем сильнее отгонял от себя сон.

Чиграш с Жиганом уже тихло посапывали, а Свояк продолжал ворочаться. А тут еще и подушка, будь она недобрым словом помянута, хуже всякого фашиста всю шею исколола! Похоже, что душа убитого петуха вселилась в его перья, запакованные в наволочку, и крепко мстила за свою бесталанную кончину всякому, положившему на них голову. Хотя надо признать, что к смерти бедной птицы он не имеет никакого отношения.

Всю ночь Свояк давал перьям сдачу: взбивал подушку, колотил ее кулаком. Но перья, проявляя нешуточный завидный норов, вновь пробивались через ткань и норовили уколоть в самые неожиданные и нежные места. Это даже вовсе не подушка, а самый что ни на есть отчаянный предсмертный крик растерзанной птицы.

Через открытое окно, в пелене серых облаков, просматривался желтый ущербный месяц. Он то вдруг становился нереально ясным – в тот самый момент, когда сгустившиеся облака освобождали его от плена, освещая безжизненным бледно-серебристым светом лес, вытянувшийся длинной узкой полоской у самого горизонта, а то вдруг представал матовым, совершенно безжизненным – когда на него наползали гонимые ветром облака.

Не спалось, хоть ты тресни!

Оставалось только позавидовать Чиграшу с Жиганом, которые, утомленные перипетиями прошедшего дня, почивали на слежавшихся матрасах сном добрых праведников. В головах ни дурных, ни хороших мыслей – полная бездонность, точно такая же, как развернувшаяся над головой тьма.

В какой-то момент захотелось закурить. Вдохнуть в себя горькой терпкой отравы, подержать ее до согревания кишок – и выпустить восвояси. По собственному опыту Свояк знал, что после подобной терапии наступает расслабление. Руки и ноги тяжелеют, будто бы к ним привязывают дополнительный груз, и сил остается ровно настолько, чтобы доплестись до постели и забыться беспробудно до самого рассвета.

Курить на чердаке Свояк не стал, решил спуститься вниз. Взяв с табуретки пачку папирос и коробок спичек,