Книга Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

активным членом гетманских кабинетов. Но и в новой роли его не оставила та неудержимая беспринципность, которой он отличался уже в качестве адвоката. Вплоть до последней фазы гетманщины он проводил украинскую национальную политику, что не помешало ему вступить 15 ноября 1918 года в новый кабинет, лозунгом которого было восстановление единой и неделимой России… Игорь Кистяковский и во время, и после гетмана был у нас притчей во языцех. Его обвиняли во всевозможных пороках и называли «злым гением» Скоропадского. Едва ли, однако, это было так. Народная молва, по моему убеждению, сильно преувеличивала значение и зловредность его личности.

В одной из своих программных речей Кистяковский установил принципиальное различие между «эволюционным» и «революционным» социализмом; по отношению к первому обещана была терпимость, второму же объявлялась беспощадная борьба. И, как всегда бывает в таких случаях, эта борьба свелась к тому, что «вартовые», заменившие прежних урядников, хватали кого им было угодно из общей массы участников революционного движения; этим последним затем предоставлялось, сидя в узилищах, доказывать, что они исповедуют не «революционный», а «эволюционный» социализм. Кому не удавалось доказать это, тот обычно подвергался выдаче германским властям, упрятывавшим его в один из ближайших концентрационных лагерей.

И, как неизбежно бывает при всех формах административных репрессий, личные счеты, донос и взятка стали решающими факторами этой организованной Кистяковским юстиции.

Положение адвоката в подобных делах было совершенно бессильно. Приезжает, бывало, из какого-нибудь городка мать, сестра или жена арестованного, устанавливает со слезами на глазах гнусную подоплеку дела и молит о защите. Но что делать и чем ей помочь? Приходилось обыкновенно ограничиваться составлением какого-нибудь прошения, которое имело единственной целью успокоить несчастную женщину и едва ли когда-либо действительно помогало арестованному. Если арест был произведен немцами, и прошение подавалось в какой-нибудь штаб, то через несколько дней хоть получался тот или иной (обычно, неутешительный) ответ. Если же арестованный числился за «державной вартой» или за каким-либо «воеводой» (губернатором), то в этом случае нельзя было рассчитывать даже на ответ. В отдельных, наиболее серьезных делах, когда аресты носили массовый характер, мы пытались лично обращаться к министру юстиции, либо к прокурору судебной палаты. Нас обыкновенно принимали очень любезно и обещали полное содействие, тем дело и кончалось. Из таких крупных дел я помню в своей практике случай высылки в концентрационный лагерь всего состава еврейской общины г.Геническа по доносу уволенного учителя талмуд-торы; и арест нескольких десятков наиболее почтенных обывателей местечка Казатин, организованный, с явно шантажными целями, каким-то житомирским портным…

Еще более тяжелый характер носили массовые репрессии против крестьян. Были образованы особые комиссии по возмещению убытков, причиненных в революционную эпоху землевладельцам. Установленные комиссиями суммы убытков безжалостно выколачивались у крестьян с применением начала круговой поруки. Деревня отвечала местными восстаниями, подавлявшимися с большой жестокостью.

Из городского населения больше всех подвергались репрессиям евреи. Гетманское правительство взяло антисемитский курс, которого и следовало от него ожидать. Гетман опирался, с одной стороны, на немцев, с другой, — на правые русские круги. Во многих отношениях эти его десница и шуйца расходились и тянули каждая в свою сторону. Но в еврейском вопросе они были более или менее солидарны: и десница, и шуйца не любили евреев и приписывали евреям все крайности революции.

Когда, в конце апреля 1918 г., Центральная Рада была разогнана, в новом министерстве посты министров по национальным делам не были заняты, а затем самые министерства были упразднены. За их ликвидацию и за отказ от принципа национально-персональной автономии высказался в совете министров, между прочим, министр торговли и промышленности, еврей С.М.Гутник. Еврейский национальный совет, однако, продолжал существовать. Им мало интересовались, но его не закрывали. В главе II‑й я указал способ образования и состав этого совета: в него входили представители четырех партий (3-х социалистических и Фолькспартай), всего 40 человек. Сионисты бойкотировали Совет, ортодоксальный «Ахдус» не был в него допущен. Как я указал, положение Совета становилось совершенно ненормальным после того, как произведенные всеобщим голосованием выборы в еврейские общинные советы повсюду доставили большинство сионистам и ортодоксам. Теперь, когда за спиной Совета уже не было социалистической Рады, он совсем висел в воздухе. Приходилось либо преобразоваться и включить правые группы, либо устраниться.

Мнения по этому вопросу в Совете расходились. «Объед. еврейские социалисты», с Литваковым и Хургиным во главе, заняли совершенно непримиримую позицию. Они отказывались «своими руками передать власть в руки реакции». Но Рафес, со своим реалистическим чутьем, предлагал пойти на компромисс. Не считаться с изменившимися условиями, — говорил он в своей речи, — не значит соблюдать заветы революции. Что сказали бы мы о каких-нибудь 50-ти сечевиках, которые продолжали бы стоять и с бомбами в руках охранять опустевшее здание Рады? И должны ли мы, — сорок сечевиков, — уподобиться им и стоять у входа в Национальный Совет, который превратился в пустое место?

Точка зрения Рафеса взяла верх. Было решено включить в состав Национального Совета сионистов и Ахдус. И после продолжительных переговоров был принят следующий хитроумный модус: наличные партии сохраняют 50% мест и 50% получают вновь вступающие группы.

Нетрудно представить себе, сколь плодотворна могла быть работа конструированного таким образом нового Национального Совета. По огромному большинству вопросов голоса разделялись в нем поровну, и никаких решений не принималось. Это было абсолютно мертворожденное учреждение. Я изредка посещал заседания Совета и мог только удивляться, как взрослые люди могут так безнадежно топтаться на одном месте.

К концу владычества гетмана был, по инициативе национ. совета, созван всеукраинский еврейский съезд, состоявший из выборных делегатов, от отдельных общин. Большинство на съезде было в руках сионистов. Съезд избрал различного рода исполнительные органы и даже делегацию на мирный конгресс, но работа этих учреждений еще не успела обнаружиться, как появилась Директория, воскресившая национальную политику Центральной Рады, и в том числе еврейское министерство во главе с социалистом[79]. А затем пришли большевики, и все национальные вопросы были упразднены…

Я говорил уже о том, что благодаря частичному замирению, порядку и восстановлению права собственности, эпоха гетмана была для Киева и всей Украины временем высокой конъюнктуры. Действительно, хотя хозяйственная жизнь носила несколько взвинченный, спекулятивный характер, хотя прочной валюты не было, деньги обесценивались и цены росли, все же летом и осенью 1918 года жизнь в Киеве била ключом. Сами немцы, создавшие у нас «Ordnung»[80] и сделавшие возможным хозяйственный подъем, позитивно ничем не могли способствовать благосостоянию оккупированной Украины. Это был момент наибольшего экономического истощения Германии, и немцы ждали от нас питательной манны. Поэтому они, в нарушение всех