Книга Буддист - Доди Беллами
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поток сознания – прекрасная техника, помогающая добыть сырой материал для стихотворения; но для того, чтобы превратить сырой материал в шедевр, достойный стать классикой, требуются месяцы и годы упорных усилий и критическое мышление. Это было хорошо известно Йейтсу, Мильтону, Шекспиру, Донну, Поупу, Китсу и Байрону.
По Баттерфилду, «великое» искусство требует усердия и строгости, подобно тантрическим практикам. Вспоминаю одну из своих предыдущих записей о том, как Райнер упрекнул меня в противопоставлении «настоящего» письма и ведения блога. Теперь я понимаю, что разница не в ценности – нельзя сказать, что один формат ценнее другого, – разница в усилии и глубине проделанной работы. Конечно, я немного шаманю над текстами для блога, редактирую их, но над «настоящим» письмом я сижу часами – даже днями, если потребуется, – пока текст не раскроется передо мной, пока сам мир не раскроется, чтобы вобрать в себя магию и синхронность. А блог имеет дело с повседневностью, улавливает обрывки того, что проходит сквозь мою жизнь. Работая над любым текстом, я изливаю душу на страницу, одновременно опустошая себя и наблюдая со стороны. Текст не обязательно передает эмоции, которые я испытываю прямо сейчас, – словно актер Метода, я вызываю у себя эмоции, порой настолько болезненные, будто меня бичуют, а потом делаю шаг в сторону, как какой-нибудь ученый-нацист, и записываю всё это. Я изучаю и переставляю местами слова, жду в состоянии тихой мании, пока ко мне не придет идеальное сочетание слов. Многие писатели отмечают, что такая настойчивость позволяет войти в восхитительно безумное состояние, в котором через тебя проходят такие разряды энергии и вдохновения, какие едва ли возможно представить в обычной жизни.
Несмотря на то что меня смутила его фетишизация западного литературного канона и убеждение, что искусство должно порождать красоту, с каждой новой страницей «Двойного зеркала» я всё сильнее влюблялась в Баттерфилда. В письме так много любви: мы влюбляемся в авторов наших любимых книг, даже если, как в случае с Баттерфилдом, их уже нет в живых. Я влюбляюсь в каждого, о ком пишу, даже если это нудист со скрытыми камерами, направленными на него самого круглые сутки, даже если это два иранских подростка, публично повешенные за гомосексуальность. Я влюбилась, пока писала буддисту. Я продолжаю любить буддиста, когда пишу о нем. В честь солнцестояния я отправила буддисту что-то вроде любовного письма. Я написала, что мне жаль, что я его ранила. Он не ответил. А затем ответил.
* * *
25/12/10
С Днем Кевина
«С Днем Кевина!» Вот что люди говорили друг другу вчера вечером на рождественской вечеринке по случаю дня рождения Кевина. Мы устраиваем ее каждый год, но в этот раз я действительно хорошо провела время. Роль хозяйки может быть нервной, но вчера я решила быть по-богемному расслабленной и, не успев одеться до прихода первых гостей, просто кричала им через дверь спальни. Затем я уселась перед зеркалом для макияжа (оно стоит на книжной полке напротив компьютера, так что я могу крутиться на стуле, пока печатаю это) и взялась за тени и тушь, давая указания гостям, пока те трудились над незаконченной овощной тарелкой. Я объявила, что вечеринка будет интерактивной, непохожей на те скучные вечера, когда гости приходят на всё готовое и в итоге все стоят без дела. Джозеф Лиз и Донна де ля Перьер заслужили звездочку за великодушную помощь.
Но самое главное в этом году – наши праздничные сувениры: кулоны из елочных украшений размером с помидорки черри, подвешенных на черные хлопковые/синтетические нити. Я надела кулон на шею каждого из наших тридцати восьми гостей. Это был на удивление интимный опыт: гости выбирали себе украшение, я нанизывала его на нитку, протягивала вокруг шеи, проверяла длину, а потом украдкой касалась их спин, пока завязывала бант. Закончив, я легонько, с материнской нежностью похлопывала их по плечу. Гостям нравилось внимание, нравилось быть пассивными, нравилось, что с ними что-то делают, что к ним прикасаются. Я думала о людях, работающих с телом, – как много они знают о человеческих потребностях. Ближе к концу вечеринки я сидела на диване и смеялась в окружении потрясающих творческих людей, как вдруг мне на ум пришел буддист, и я подумала: он мне не нужен.
28/12/10
Посреди
Я терпеливо и методично копирую записи о буддисте из блога, вставляю их в ворд, форматирую. Затем начинается редактура книги. Столько всего нужно решить: какие именно записи, какие изображения включить, что делать с комментариями и вообще, насколько текст нужно переписать/отредактировать? Думаю, какая-то стратегия появится по мере того, как я буду погружаться в текст, а текст будет погружаться в меня. В неотредактированном виде рукопись состоит из 33 625 слов, 53 674 знаков (без пробелов), 187 996 знаков (с пробелами). На днях Кевин сказал, что, возможно, мне следует сократить рукопись, и мне захотелось ответить «отстань». Но, как всегда, я попрошу его прочитать, он скажет кучу всего, что я не захочу и слышать, я начну спорить, но в конце концов приму почти все его правки.
Мы с буддистом переписываемся с дня солнцестояния, что некстати. Пока мы общаемся, писать о нем кажется неправильным. Он не глядя дал согласие на книгу – не понимаю этого, но спорить не буду. Мы очень осторожны друг с другом. Не знаю, удастся ли нам созвониться еще хоть раз. Стоило мне согласиться, как он сам сдал назад. Мы не ссоримся, но наше общение напоминает сдувшийся шарик после блистательной вечеринки. Разве это лучше унижения и тоски?
30/12/10
Сдувшееся
Впервые за много месяцев я чувствую себя, как сказал бы буддист, «ясно». Общение с ним стало для меня потрясением, на несколько дней я словно выпала из течения времени в антипространство заново переживаемой травмы. Мы по-прежнему не ссоримся, но впечатление сдувшегося шарика всё еще преобладает. Кризис наступил во вторник вечером, когда я наконец-то принялась за мытье посуды, оставшейся с вечеринки в честь дня рождения Кевина. Кевин сидел за компьютером в нашем кабинете на веранде, примыкающей к кухне. Я была в нескольких метрах от него и наслаждалась теплой «натуральной/нетоксичной/биоразлагаемой» мыльной пеной, когда вдруг на меня накатила полноценная паническая атака, каких у меня не было уже
