Книга Пережитки большой войны - Джон Мюллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Личность и лидерские качества Гитлера
Гитлер лично и в полном объеме контролировал всё и вся. Захватив власть в стране в 1933 году, он быстро и решительно взялся за дело – увещевал, запугивал, подавлял, обводил вокруг пальца, дискредитировал, а во многих случаях и убивал реальных и потенциальных оппонентов. К концу 1930-х годов он устранил всех маловеров, лично возглавив военное министерство, и окружил себя подхалимами. Как писал Норман Рич, «Гитлер был хозяином Третьего рейха – не больше и не меньше». По наблюдению Иоахима Феста, «с первой выигранной внутрипартийной битвы летом 1921 года до конца апреля 1945 года… власть Гитлера была безраздельна; он даже теоретически не мог допустить, что какие-то иные принципы или доктрины одержат верх над его исключительным диктатом». Смит указывает, что «Гитлеру принадлежало последнее слово при определении внешнеполитических аспектов нацистской программы и осуществлении внешней политики Германии при нацистском режиме». Кроме того, «далекоидущие представления Гитлера в области внешней политики, несмотря на множество заблуждений и противоречий, составляли основу для принятия наиболее важных решений Германии в области международных отношений в 1933–1945 годах». Решение о начале войны, отмечает Вайнберг, «Гитлер принял единолично», а Джеффри Стоукс делает вывод, что, «несмотря на так называемый „плюрализм“ внешнеполитических концепций внутри нацистского государства, главным автором политики оставался Гитлер»[168].
Над Гитлером можно смеяться за его карикатурные ужимки и чаплиновские усики, однако делать на этом акцент – значит и дальше недооценивать его фигуру: подобная недооценка Гитлера современниками способствовала тому, что они заблуждались и оказались в ловушке. Как отмечает Джон Лукач, «многими своими успехами Гитлер обязан оппонентам, которые недооценивали его способности». Наличие у Гитлера экстраординарных лидерских качеств представляется очевидным. Норман Рич подчеркивает, что он обладал невероятной энергией и выносливостью, исключительной способностью убеждать, великолепной памятью, сильной способностью к концентрации, непреодолимой тягой к власти, фанатичной верой в свою миссию, непоколебимой уверенностью в себе, непревзойденной дерзостью, впечатляющим талантом лжеца, гипнотизирующим ораторским стилем и умением быть совершенно беспощадным к любому, кто стоял на его пути или пытался сбить его с намеченного курса действий. Вслед за Аланом Баллоком и Хью Тревор-Роупером Рич считает Гитлера «политическим гением»[169].
Рядом с Гитлером попросту не было никого, кто обладал таким же набором способностей. Большинство других представителей немецкой верхушки были подхалимами или лизоблюдами, и, разумеется, никто из них и близко не мог рассчитывать на слепой восторг и преклонение, которые пробуждал Гитлер. Вспомним слова Германа Геринга, одного из главных соратников фюрера: «У меня нет совести. Адольф Гитлер и есть моя совесть». Когда другой его близкий сподвижник, Рудольф Гесс, улетел на переговоры в Великобританию, предприняв нелепую попытку убедить британцев сдаться, в Германии шутили, что «рейх теперь не тысячелетний, а столетний, поскольку одним нулем стало меньше»[170].
По мнению Вайнберга, Гитлер был «единственным человеком, способным, готовым и даже стремившимся повести за собой Германию и втянуть весь мир в войну». Сам Гитлер прекрасно это понимал. В 1939 году он сказал своим генералам: «По сути, все зависит от меня, от моего существования, от моих политических талантов». Гитлер хвастался, что он «незаменим. Ни среди гражданских, ни среди военных нет человека, способного прийти мне на смену»[171].
Стали бы воевать генералы?
Историк Генри Эшби Тернер предположил, что демократия в Германии, вполне возможно, а точнее, скорее всего, была обречена, и даже без Гитлера в 1930-х годах в стране все равно появилась бы военная диктатура[172]. Если вдобавок допустить, что даже без организаторских и манипуляторских способностей Гитлера эта диктатура со временем встала бы на путь экспансионизма, то все равно представляется маловероятным, что она ввязалась бы в большую войну. Во-первых, Германия, вероятно, так бы и не подготовилась к той войне, которую представляли себе немецкие генералы. Запад, довольно поздно начавший реагировать на наращивание Германией вооружений, стал стремительно оснащать свои армии самолетами и танками более новых и совершенных моделей, чем немецкая техника. Поскольку в 1937–1938 годах военное руководство Германии было убеждено, что страна неспособна вести всеобщую войну, оно вряд ли бы пересмотрело свою точку зрения в дальнейшем, а тем временем перевес в гонке вооружений стал бы складываться в пользу Запада. Во-вторых, чтобы прийти к войне, немецким военачальникам пришлось бы, подобно Гитлеру, творить политические чудеса. Но, как указывает Мэтью Купер, «ни один из военачальников в решающий период 1933–1938 годов не обладал какими бы то ни было политическими способностями»[173].
Менее категоричной точки зрения придерживается Генри Тернер. По его мнению, какие-либо признаки того, что германское военное руководство вообще стало бы брать на себя гитлеровские амбиции на континенте, отсутствуют, не говоря уже о том, что военачальники стали бы начинать ради этого войну. Однако, считает Тернер, существует вероятность, что даже без Гитлера немецкая военная диктатура решилась бы на компактную военную кампанию против Польши, чтобы вернуть территории, переданные ей по итогам Первой мировой войны:
«Территориальные задачи этой военной диктатуры… были бы совершенно иными, нежели радикальные завоевательные цели Гитлера. Если лидер нацистов осмеивал идею воссоздать рейх в границах 1914 года как безнадежно мелочную, большинство немецких генералов традиционно придерживались необходимости пересмотра границ. Генералы прежде всего были решительно настроены при первой же возможности вернуть часть территорий, которые державы-победители в Версале отторгли у рейха и передали возрожденному польскому государству… Немецкая военная диктатура была бы готова начать войну за Польский коридор и Данциг».
Далее Тернер предполагает, что Великобритания и Франция, склонные к умиротворению агрессора и отчаянно опасавшиеся новой континентальной войны, скорее всего, не сопротивлялись бы вторжению Германии в Польшу (в особенности если бы пересмотр границ оказался относительно небольшим), а Советский Союз, вероятно, поприветствовал бы вторжение «доброжелательным нейтралитетом, а возможно, даже активным содействием». Поляки, несомненно, дали бы отпор, но, считает Тернер, война, «вероятно, не продлилась бы долго, поскольку Германия превосходила Польшу и в размерах, и в промышленном отношении». После нескольких лет напряженности Европа «теоретически могла достигнуть умиротворения»: «уязвленная гордость Германии была бы утолена, а все остальные, за исключением поляков, нашли бы общий язык между собой»[174].
Эта гипотетическая война, конечно же, ничем не напоминала бы Первую или Вторую мировую – это было бы лишь относительно
