Книга Пилигрим - Марк Меерович Зайчик

темы разговора, потому что, выпив, он переставал тревожиться и волноваться. В окне он увидел, как пестрые красивые несушки попрятались от непогоды под навесом, сооруженным из тяжелых листьев, поклевывая с земли и тряся головами, а петушок их, худенький, нервный, ходил кругами вокруг и наблюдал с тревогой и опаской текущие из леса обильные мутные ручьи, что там они еще принесут, какую напасть, из неведомой чащи.

Кафкан не говорил про ситуацию намеренно. У этого человека свои неизвестные заботы, о которых можно только догадываться. А у него, Гриши, другое, совсем другое все.

– Я говорю о войнах и сражениях, о трудно объяснимых поступках правителей, думаю, что вы все понимаете, Григорий Соломонович, – Олег Анатольевич подвинул к себе тарелку с сырами и наколол на вилку мягкий ломтик. Тщательно прожевал его и обратил свой взор на Кафкана – он ожидал ответа. А какой тут может быть ответ? «Я тоже против войн и сражений. Категорически, но я, как вы правильно заметили, иностранец, и к тому же еврей. Какие у меня права на то, чтобы иметь мнение и судить? Славянские отношения, я мало чего знаю обо всем этом, у меня нет информации никакой, а публицистам и журналистам я верю напополам». Так сказал Кафкан, он был искренен, насколько можно быть искренним с таким собеседником, как Олег Анатольевич. «Я только скажу, что категорически против того, чтобы кто-либо убивал детей, я протестую и ненавижу это, Олег Анатольевич», – Кафкан добавил это таким тоном, как будто что-то вспомнил важное. А это и было очень важное, самое важное, что там еще говорить.

Олег Анатольевич не обратил внимания на его слова, во всяком случае, такое он производил впечатление. Погружен в себя человек, в свои смутные тревожные мысли.

– Неужели ничего не радует вас, ни прекрасные креолки, ни добрые напитки, как писали авторы в книгах во времена моей молодости, Олег Анатольевич? – Кафкан был максимально любезен и искренен. Вино действовало на него безотказно, в любых количествах. «Это связано с твоим алкоголизмом, Гришка, берегись», – объясняла ему озабоченно родственница, врач с большим опытом. Это было совсем недавно, лет семнадцать назад. «О чем ты говоришь, ты паникерша, тебя развратила профессия, я могу выпить полтора литра водки, ты это знаешь?!» – отмахивался Кафкан. «Выпить полтора литра водки и не умереть – это и есть алкоголизм», – ставила точку родственница, она была грустна. «Ты алкаш, Гришка», – она была очень серьезна и грустна.

Все это происходило летом, не помню какого года, в кабинете врача на фоне огромного лесного пожара в районе Шореша и Мевасерет Циона, несло гарью и дымом от горящих кустов и деревьев, астматики в городе задыхались, низко летали пожарные самолетики, выпуская красного цвета облака воды. Все это выглядело, как картина какого-нибудь малопопулярного и почти забытого талантливого художника экспрессиониста. Разве можно забыть талантливого художника, и еще экспрессиониста? Оказывается, можно. Еще как можно.

– Не обижайся Гришка, но подумай. Хотя у тебя неплохая наследственность, так что шанс есть, если за ум возьмешься, – добавила она, смягчившись и немного подумав. Испугалась за его психику.

И где она теперь, эта чудесная добрая женщина, врач-педиатр, диагност милостью божьей? И где наш законченный алкоголик Гриша Кафкан? Скажите. Просто он теперь, будучи в возрасте, съезжал после двух бокалов сухого, а не как это было прежде. Не объяснение, но все-таки возраст, болезни, и вообще… А места эти, леса и леса, в районе столицы горят, как известно, почти каждый год, и ничего, все быстро за осень и зиму зарастает зеленью вновь. Кто-то зажигает, а кто-то отращивает, круговорот новой жизни в Иерусалиме. И не только в Иерусалиме, а и в других местах тоже, и на севере, и слава Б-гу. Б-гу слава!

Вместе с сыном Кафкана в помещение неторопливо зашла собака ретривер, доброжелательное воспитанное животное золотистой масти. На ней был потертый ржавый ошейник, собака была промокшей от дождя с грязными лапами, искала чего-то. Сын протянул псу на ладони кусок пирожного и веганский хлебец. Животное осторожно взяло еду, глядя на парня, как смотрят на божество.

– Видите, никто его не прогоняет, на шоссе валяются, хозяева жизни, надо сигналить и объезжать, чтобы уступили дорогу, никому не мешают, а! Только поглядите на них, – сказал Олег Анатольевич не без возмущения. Несколько искусственного.

– Знакомая собачка? – спросил сына издали Кафкан.

– Мы знакомы, это пес моего друга Хези, он куда-то отошел, а Вилли ищет общения, он всегда голоден, но аккуратен и хорошо воспитан, – сказал сын. Разговор шел на иврите. Олег Анатольевич внимательно прислушивался к чужой речи, ничего не понимая.

– Я услышал имя Хези, это так? Мне не показалось? Это сокращение, да? – спросил он.

– Это от имени Иехезкель, в Израиле любят сокращать имена, все упрощают и сокращают.

– У меня был компаньон, сейчас он живет в Израиле, в городе Реховот, знаете такой? Но зато когда-то, некогда, мы крутили в Питере общий бизнес. Разошлись на высоких тонах, он был неправ, неважно. Так вот, его имя было Моисей, Моисей Исаакович, а все звали Моней, Моня Игоревич и так далее. Он меня вульгарно надул, если по-простому, этот Моня, вы не обижаетесь на меня, Григорий Соломонович за этот рассказ с подробностями?

«Где подробности-то?» – подумал Гриша.

– Я иногда с ним встречаюсь по старой дружбе, многое вместе пережили. Это я ему сказал, чтобы он уезжал в Израиль, домой. От греха подальше. Он ко мне прислушивался всегда, Моня мой грешный, я был его советником по жизни и остался таким, – глаза у Олега Анатольевича затуманились от мыслей о Моне из Реховота, о чем же еще.

Раскрылась входная дверь и под барабанную дробь дождя, под треск и мокрое шуршание мотороллеров на шоссе, под заполошный вопль все того же отчаянного красно- и синеперого безумного петушка, в зал навстречу подозрительным и мрачным взглядам Коли и Толи зашла молодая женщина, возраст ее было не определить так сразу. Она была хороша собой, стройна, совершенна, глаза опущены к долу, нежные скулы. Высока ростом, королевская стать, лицо гладкое, чуть плоское. Ни на кого глаз не косит. Впечатление подавленного испуга. Волосы собраны назад, большие очки с дымчатыми стеклами, идет легко и не вызывающе. Скромна, как большинство здешних женщин. Много повидала, преданна своему мужчине, так описал ее для себя Кафкан, который людей оценивал интуитивно и редко ошибался, как ни странно.

– А это моя Сай, знакомьтесь, моя королева, Григорий Соломонович, – Олег поднялся и встретил женщину широким объятием и жарким поцелуем, смутив ее. Небольшие сильные руки его лежали