Книга Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман

без одного выстрела и капли крови занят. Все вооруженные коммунистами здания не оказывали сопротивления, так как рядовые партийные коммунисты отказывались от вооруженного столкновения»[222]. Вечером того же дня в воззвании «Обращение Временного революционного комитета к населению Кронштадта» гражданам сообщалось о захвате власти. Воззвание призывало: «Не прерывайте работ. Рабочие, оставайтесь у станков, моряки и красноармейцы в своих частях или на фортах. Временный революционный комитет призывает все рабочие организации, все мастерские и все профессиональные союзы, все военные и морские части и отдельных граждан оказать ему всемерную поддержку и помощь. Задача Временного революционного комитета дружными и общими усилиями организовать в городе и крепости условия для правильных и справедливых выборов в новый Совет.

Итак, товарищи, к порядку, спокойствию, выдержке, к новому честному социалистическому строительству на благо всех трудящихся»[223].

Местные коммунисты были в полной растерянности. Половина из них присоединилась к мятежникам, а руководители с небольшим числом сторонников с оружием в руках отступили из Кронштадта. Большевистские лидеры в Москве и Петрограде были полны решимости подавить восстание в крови без всяких колебаний. Мысли, разделявшиеся всей большевистской верхушкой, четко выразил через несколько месяцев вождь партии Ленин: «Надо именно теперь проучить эту публику, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и мечтать»[224]. Понимая, что лозунги восставших выражают мысли и чувства широких слоев крестьян, рабочих, красноармейцев и матросов, большевики сразу решили объявить восстание белогвардейским. На роль его руководителя было решено назначить генерал-майора А. Н. Козловского, с декабря 1920 г. начальника артиллерии Кронштадта. Уже 2 марта было опубликовано обращение Совета труда и обороны за подписью председателя совета В. И. Ленина и председателя Реввоенсовета Л. Д. Троцкого. О кронштадтских событиях говорилось, что они подготовлены французской контрразведкой, а руководителем мятежа был объявлен генерал Козловский с несколькими офицерами, «…фамилии коих еще не установлены. ‹…› Таким образом, смысл последних событий объяснился вполне. За спиной эсеров и на этот раз стоял царский генерал»[225]. Большевистские руководители сделали очередной беспроигрышный ход: или мы, или белогвардейские генералы. У них не было ни малейших сомнений, что белогвардейцы не играли никакой роли ни в подготовке восстания, ни в самом восстании. В докладе Агранов, пытаясь найти какие-нибудь, даже мельчайшие сведения о руководстве восстанием со стороны белогвардейских офицеров, был вынужден признать: «…высшая власть была сосредоточена в Ревкоме, всецело ведавшем политической частью»[226]. Ленин в признании демократического характера власти в Кронштадте шел еще дальше. Выступая с отчетным докладом на 10-м съезде РКП(б), он говорил о событиях в Кронштадте: «Переход политической власти от большевиков к какому-то неопределенному конгломерату или союзу разношерстных элементов, как будто даже немножко только правее большевиков, а может быть даже и „левее“ большевиков, – настолько неопределенна та сумма политических группировок, которая в Кронштадте пыталась взять власть в свои руки. ‹…› Мы знаем не только из опыта Октябрьского переворота, мы знаем из опыта окраин, различных частей, входивших в состав прежней Российской империи, где на смену Советской власти приходили представители другой власти. ‹…› Все они приходили с лозунгами равенства, свободы, учредилки, и они не один раз, а много раз оказывались простой ступенькой, мостиком для перехода к белогвардейской власти»[227]. Агранов, переходя от деловой части своего доклада к политическим выводам, сразу забывал о том, что он утверждал за несколько строк до этого. Главное, подтвердить основное утверждение большевистской политики: «…с организацией Ревкома и главным образом благодаря сосредоточению оперативной работы в штабе крепости восстание приняло планомерный характер и руководилось опытной рукой старого генералитета»[228]. Любого бывшего офицера, который по какой-то причине не устраивал большевистское руководство или просто какого-либо большевика, сразу называли белогвардейцем.

Генерал Александр Николаевич Козловский, назначенный большевиками на роль руководителя мятежа, являлся трагической фигурой. Генерал-майор русской армии с 1912 г. командовал Симбирской артиллерийской бригадой, в 1918 г. он, как и трое его сыновей, вступил в Красную армию. Для него самым главным в жизни была большая семья: жена Наталья, на 11 лет моложе мужа, четверо сыновей, младшему из которых еще не исполнилось 18 лет, и дочь. Семья находилась в Петрограде. Он при любой возможности рвался к ним и, по показаниям на следствии жены, раз в две недели приезжал домой и «жил два-три дня». Младшему сыну Павлу он сказал во время разговора по телефону, что собирается приехать 2–3 марта[229]. По некоторым сведениям, он пытался выехать из Кронштадта 1 марта, после митинга на Якорной площади, но караул матросов с «Петропавловска» его не пропустил. Козловский не участвовал в первой встрече представителей ВРК с офицерами 2 марта. По сообщению Петриченко, он «явился лишь на другой день»[230]. Во время восстания он продолжал командовать артиллерией Кронштадта, но, по мнению настоящих руководителей обороны Кронштадта, подполковника Генерального штаба Б. В. Арканникова, начальника штаба обороны Кронштадтской крепости, и капитана Е. Н. Соловьянова, начальника обороны Кронштадтской крепости, со своими обязанностями Козловский не справлялся[231].

Семья была арестована, но сыновей не расстреляли. Сыновья приняли революцию. Николай добровольцем вступил в Красную армию вскоре после ее создания, 1 марта 1918 г., вместе с братом Константином участвовал в боях с наступавшими на Петроград частями Юденича. Он в 1918 г. вступил в РКП(б), был на хорошем счету у партийного руководства и с 18 сентября 1920 г. по 15 февраля 1921 г. являлся политическим инспектором при политотделе округа. Третий брат, Дмитрий Козловский (18 лет), учился в Морском училище комсостава Красной армии. Все это не помешало арестовать всю семью. О тяжелых условиях заключения, особенно матери и дочери, можно судить по письму Н. К. Козловской из заключения 11 апреля 1921 г. Она писала в Президиум следственной комиссии: «…я и моя дочь совершенно потеряли здоровье после шестинедельного заключения. ‹…› Я и дочь дошли до последней степени малокровия и истощения…» Она просила всего-навсего «…перевести нас с дочерью в камеру № 37, которую теперь занимает мой сын (в ней окно, и она немного шире)…» Некоторые ее просьбы поражают своей наивностью. На четвертый год большевистской диктатуры уже можно было разобраться, с кем ты имеешь дело. Она просит «…получить обратно учебник истории, который у меня взяли в комендатуре. Ей необходимо подготовиться, т. к. она по этому предмету отстает»[232]. Наверное, чекисты смеялись, читая ее письмо. Для них судьба Козловских была решена. 20 апреля 1921 г. Президиум ПЧК вынес Н. К. Козловской приговор: «Приговорить к принудительным работам сроком на пять лет с содержанием под стражей». Так как кроме того, что она жена