Книга Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский

более как частное лицо и что его политические химеры интересуют их в той же мере, как прошлогодний снег.

В замке Шуаньи по их настойчивой рекомендации в помещении консьержа был поселен агент Surete Generate (полиции общественной безопасности) якобы для охраны безопасности monsieur le Grand due (великого князя), а на самом деле для того, чтобы наблюдать за всем тем, что там происходит.

А происходило там фактически очень немногое, хотя этому немногому расстроенное эмигрантское воображение приписывало исключительную важность событий мирового масштаба.

«Вождь» доживал свою жизнь затворником. Никуда дальше ворот своей усадьбы он не выходил и не выезжал.

На настойчивые «всеподданнейшие» просьбы и мольбы показаться в Париже своим «верноподданным» и вдохнуть в них своим присутствием энтузиазм для грядущего «весеннего похода» он неизменно отвечал:

– Или Париж меня увидит как официально признанного Францией Верховного главнокомандующего русскими армиями, или совсем не увидит.

«Правоверным» эмигрантам правого сектора оказалось недостаточным просто считать великого князя Николая Николаевича главой эмиграции. Нужно было это как-то узаконить и создать иллюзию всенародного признания. Русского народа за границей, правда, нет. Есть эмиграция. По неумолимым законам истории это обломки рухнувшего мира, но зато по эмигрантской идеологии – «соль земли». Нужно, следовательно, чтобы эта «соль земли» сказала свое веское слово. Но как это сделать?

Тут вспомнили об избрании на царство Михаила Федоровича Романова. Дальнейшее ясно: нужно созвать всеэмигрантский «Земский собор» и коленопреклоненно молить великого князя «возглавить священную борьбу против большевизма».

Сказано – сделано. По градам и весям не обозначенного на географической карте эмигрантского государства пронеслась «радостная» весть: в Париже созывается «Зарубежный съезд»! Под таким именем в историю российской послереволюционной эмиграции и вошло это своеобразное «Учредительное собрание» совершенно утерявших чувство реальности людей, считавших себя выразителями воли русского народа.

Подготовка к съезду велась целый год. Заседали бесчисленные комиссии и подкомиссии. Положение в самом деле было не из легких. Как, по какому принципу и в какой форме организовать и провести выборы? Ведь эмиграция – это аморфная, расплывчатая масса, рассеянная по всем странам Старого и Нового Света. Точной численности ее никто не знает; неизвестно даже, какое количество эмигрантов живет в той или иной стране, городе, области?

Выход был найден: «солью земли» следует считать «организованную» ее часть, то есть тех эмигрантов, которые входят в какую-либо эмигрантскую организацию.

Учет этих организаций ведется, а внутри каждой из них известно точное местопребывание каждого ее члена. Все остальное ясно и просто. «Организованным» было указано, сколько депутатов надлежит им выбрать и послать в Париж на «Зарубежный съезд», имеющий целью «выявить волю русского народа». Выборы начались.

Надо заметить, что комедия с этим эмигрантским «Учредительным собранием» была настолько смехотворна, что весь левый сектор эмиграции, как «организованный», так и «неорганизованный», отказался в ней участвовать.

Правых это не обескуражило. Для устроения счастья русского народа «слюнявые интеллигенты» не нужны. Не хотите – не надо! Обойдемся и без вас!

Наконец долго ожидавшийся день и час открытия «Зарубежного съезда» настал. Было это в Париже в 1926 году. Из всех стран рассеяния русской эмиграции в Париж прибыли «делегаты» от «организованной» ее части.

Правая эмигрантская пресса звонила во все колокола; левая иронизировала и издевалась и над самой идеей подобного «Учредительного собрания», и над «делегатами», и над всем правым сектором эмиграции вообще.

Правая пресса весьма недвусмысленно давала читателю понять, что с открытием «Зарубежного съезда» открывается новая страница истории России и что «час избавления русского народа от большевизма» не за горами.

Левая пресса говорила о съезде не иначе как о «фарсе в одном действии с прологом и эпилогом», а об его участниках – как о выживших из ума «бывших людях».

Организаторы съезда сделали все, чтобы обставить его открытие с наибольшей помпой. Заседания происходили в специально для этого снятых парадных залах фешенебельного восьмиэтажного отеля «Мажестик», расположенного в одном из аристократических кварталов Парижа – на авеню Клебер. Устроители лезли из кожи вон, чтобы придать съезду характер события международного значения, но, увы, понапрасну!

Французская, а тем более мировая пресса никак не откликнулась на это «международное событие». Лишь несколько второстепенных парижских газет поместили мелким шрифтом в отделе хроники краткое сообщение в две-три строчки о том, что в Париже состоялся съезд русских монархистов, поставивших своею целью восстановление в России павшего режима.

Но «смычку» с Францией, на территории которой состоялось это эмигрантское сборище, надо было все-таки как-то организовать и продемонстрировать. Для этого на первом же заседании в качестве представителя французской «общественности» был выпущен некто Эрлих (по французскому произношению Эрлиш), юркий делец, подвизавшийся при штабе Врангеля в годы Гражданской войны по каким-то весьма неясным делам.

Неизвестно, как, где и когда он был уполномочен говорить от имени французской общественности, а тем более от имени Франции. Но «делегатам» много и не нужно было. Как-никак, а говорил с трибуны «француз». Приветствие от Франции передано. Делегаты с восхищением прокричали: «Vive la France!» («Да здравствует Франция!»), и этим «смычка» закончилась, если не считать этой «смычкой» косые и весьма неодобрительные взгляды бравых парижских ажанов, полицейских, регулировавших движение на важной и степенной авеню Клебер, на которую среди элегантной и чопорной парижской публики затесались пресловутые «делегаты» в потертых пальто, перекрашенных шинелях времен деникинской и врангелевской эпопеи, частью в косоворотках и сапогах.

Дискуссий на съезде не было. Все было ясно: не сегодня завтра русский народ «свергнет большевиков» и позовет эмигрантов устраивать дальнейшие судьбы Российского государства. Для этого все готово. Не хватает только общепризнанного «вождя». Его-то и нужно избрать. Сама судьба посылает русскому народу счастье: в эмиграции живет и работает бывший Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич Романов. Он и будет спасителем России. К нему-то от имени «Зарубежного съезда», воплощающего чаяния «русского народа», и надо отправить депутацию, дабы коленопреклоненно молить его принять на себя бразды правления и бремя устроения судеб государства Российского.

Отслужили молебен и отправили депутацию в Шуаньи.

Дальнейшая комедия, заранее тщательно прорепетированная, была разыграна блестяще: великий князь внял «голосу русского народа» и милостиво соблаговолил принять на себя тяготы по «возглавлению священной борьбы против большевизма». Часть военная была возложена на председателя РОВСа генерала А.П. Кутепова, часть гражданская – на редактора «Возрождения» П.Б. Струве. Впрочем, честь устроения гражданских дел «будущей России» оспаривал у Струве его конкурент И.П. Алексинский, выдвинутый кандидатом на будущий премьер-министерский пост в «будущей России» самым крайним черносотенным флангом правого сектора эмиграции. Обе эти довольно колоритные фигуры эмигрантского политического болота глухо враждовали между собою из-за дележа шкуры еще не убитого медведя. Перевес оказался на стороне Струве. О нем мне уже приходилось