Книга Все хорошо - Мона Авад

цокает языком.

– Лучше перебдеть, верно ведь? Мы-то знаем, как суеверны все люди искусства.

– Разумеется, – зубодробительно улыбается мне Начес. – Не будем искушать удачу.

– Именно, – сияет декан. – В общем, нам сообщили, что вы настаиваете, чтобы студенты двинулись в ином направлении.

– На правах режиссера, – вставляю я.

И лица их, еще недавно игриво усмехающиеся, мертвеют.

– Простите?

– Я режиссер. И я веду их в ином направлении. На правах режиссера.

Троица переглядывается. Я пытаюсь отстоять свое мнение. Но, как обычно, получается не очень. Меня легко смести. Где уж мне что-то отстаивать, когда я просто стоять-то не в силах.

– До нас дошло, что несмотря на неоднократно озвученные вам возражения, вы все же настаиваете на постановке другой пьесы. Которая им не по душе. Как там она называется? «Как вам это понравится?»

– Вроде того, – говорит Начес.

– «Все хорошо», – поправляю я.

– Прошу прощения?

– «Все. Хорошо. Что. Хорошо. Кончается». Вот как она называется.

– Никогда не слышал, – заявляет Бабочка. Как будто это все решает.

– Вы вообще уверены, что это пьеса? – подхватывает Начес.

– Пьеса Шекспира? – уточняет декан.

– Может, это одна из тех, которые написал кто-то другой? – предполагает Бабочка. – За него же вроде нередко писали другие?

– Бэкон вроде бы, – встревает Начес.

– Конечно, Френсис Бэкон, – кивает декан.

– И Марло тоже, нет? – продолжает Бабочка.

– О да, Кристофер Марло. – Теперь декан радостно кивает ему.

– Нет, это Шекспир, – возражаю я тихо, хотя мне хочется кричать. – Одна из его проблемных пьес.

– Мы нисколько не сомневаемся, что она прекрасна, – распинается декан. – Но вот в чем дело, Миранда: студенты с этим не согласны. И наши спонсоры разделяют их мнение. Конечно, не нам, Миранда, учить вас делать свою работу, верно ведь?

– Разумеется, – подхватывает Бабочка.

– Вне всяких сомнений, – соглашается Начес.

– В смысле, мы ведь ни разу не театралы, верно?

– Определенно, нет.

– А вы, в конце концов, режиссер, правда же?

– Правда? – спрашиваю я. Да, меня всерьез интересует этот вопрос.

Но они не обращают внимания.

– Но еще мы знаем, что вы больше всех нас хотите, чтобы наша программа театроведения снова расцвела, верно ведь? Разве вам не хочется получить новую сцену? Ту платформу, о которой вы мне говорили? Помните, которая уходит концом в зрительный зал? Как там она называется?

– Подиум, – шепчу я, разглядывая его стол.

– Точно, подиум.

– Нам также известно, что вы первая будете недовольны, если программу придется еще сильнее сократить, – говорит Бабочка.

– Урезать, – вставляет Начес.

– Свернуть, – заканчивает Бабочка.

Все трое многозначительно на меня смотрят.

– Верно ведь? – мягко спрашивает Мохнатый Сосок.

В свое время на собеседовании мне легко удалось его соблазнить. Не физически, психологически. Даже не представляете, насколько это оказалось просто. Я так давно не выступала перед зрителями, что просто впитывала его внимание. Блистала местечковым гламуром. Излучала безобидную просвещенность. Помогло и то, что я заступала на место профессора Дункан, пожилой специалистки по творчеству Шелли, которой еще десять лет назад стоило уйти на пенсию и которая с театром была связана только косвенно. По контрасту я, тщательно накрашенная и загодя закинувшаяся таблетками, должно быть, казалась новенькой сверкающей монеткой, буквально вчера сошедшей со сцены. Я строила декану глазки в тусклом свете освещавшей его кабинет лампы и травила одну театральную байку за другой. «Тут, в Массачусетсе, такой великолепный театр, вы согласны?»

«О, разумеется, мисс Фитч».

И да, он клюнул. Должно быть, мое присутствие в колледже показалось ему достаточно соблазнительным и многообещающим. Всего-то и пришлось подпустить в голос кротости – этому фокусу я научилась, когда играла Елену (или Белоснежку?). И представить себя чуть более глупенькой, беспомощной и сговорчивой, чем на самом деле.

«Но почему такая женщина, как вы, хочет преподавать в нашем колледже?» – спросил он меня под конец. И в тот момент я впервые за все время смешалась. Улыбка сползла с моего лица. На лбу выступил пот. Мне хотелось ответить: «Потому что мои мечты погибли. Потому что для меня это начало конца».

Но я взяла себя в руки и изобразила задумчивость. Уставилась на декана, таращившегося на меня в ожидании. С уродливой бетонной стены за его спиной на меня мрачно глядел циферблат часов.

«Театр столько дал мне, – наконец, выговорила я с улыбкой, – что я просто обязана отплатить ему, чем могу».

И вот тут он улыбнулся. И купился. Я и сама купилась. Купилась на свою собственную ложь, несмотря на то, что правда так и зудела внутри. Любой поверил бы, что я отчаянно жажду получить эту работу.

На том собеседовании я сыграла свою лучшую роль за последние годы.

Но теперь, конечно, все изменилось. Теперь декан видит, насколько я на самом деле беспомощна. Видит, что внутри у меня все умерло, а мое почти отказавшее тело вихляется в бесформенном мешковатом платье. Видит седые волосы, которые я не пытаюсь закрасить. Видит яркую помаду, так нелепо смотрящуюся на измученном лице. И новые, порожденные безысходностью морщины, и бледное отчаявшееся лицо, и лоб, вечно нахмуренный от необходимости объясняться с врачами, от попыток выдрать у них – Марка, Люка, Тодда и Джона – хоть какой-то прямой ответ. «Скажите хоть что-нибудь, черт вас возьми! Это соматика? Или какое-то механическое повреждение? Или неврология?»

«Возможно, то и другое», – всегда тянет Марк, загородившись от меня сцепленными руками.

– Миранда, мы не диктуем вам, как себя вести, – снова заверяет декан.

– Мы просто просим вас подумать, – добавляет Начес.

– Серьезно подумать, – вставляет Бабочка.

– И переключиться на другую пьесу.

– На «Макбета».

Тут декан снова игриво мне подмигивает. Упс!

– В общем, поразмыслите обо всем хорошенько, идет, Миранда? Удачи!

– В театре «Удачи!» не говорят, – замечает Бабочка, бросая в рот мятную конфетку.

– Правда? – изумляется декан, любознательно тараща глаза.

«Глядите, глядите, я всегда открыт новым знаниям!»

– Никогда, – подтверждает Бабочка, между зубами его поблескивают бело-зеленые обломки леденца. – Там говорят: «Желаю сломать ногу!»

– Ах, да, точно-точно. Что ж, желаю вам сломать ногу, Миранда. Хотя погодите-ка, может, вам уже не актуально? Ха-ха-ха-ха-ха-ха. Оу.

Глава 8

– Спасибо, что согласились принять меня без предварительной договоренности, – шепчу я в темноте Джону.

Джону – воплощению милосердия. Джону – мастеру волшебных прикосновений. Моей последней надежде, моему тайному доктору. Доктору без лицензии. Принимающему пациентов подпольно. Я стою перед ним в его пыльном полутемном гараже, низко склонив голову и сжимая в кулаке снятые в банкомате наличные. Возвращение блудного сына.

Я приехала сюда прямо со встречи с деканом. Позвонила Джону с дороги и заявила: «Я еду к вам! Надеюсь, вы не против».

К счастью, Джон никогда не против.

– Не волнуйтесь, Миранда, –