Книга Лето - Али Смит

Доброе утро, мистер Глюк, – говорит медсестра, как бишь ее, Полина. – Как вас сегодня?

Очень хорошо, Полина, – говорит он. – А вы как?

Отлично, мистер Глюк. Готовы подняться? Чуть-чуть позавтракать?

Спасибо, Полина.

Он в соседском доме, который недавно стал его жилищем. Это очень хороший дом. Чудесная комната. Она раньше принадлежала соседской дочери.

Полина откидывает покрывала и помогает ему перекинуть ноги через край кровати.

Туалет. Потом обратно в постель. Завтрак.

Он сегодня говорил о лагере. – Дэниэл слышит, как Полина рассказывает соседской дочери.

Соседская дочь, как бишь ее, Элизавет, опять дома. Значит, сегодня пятница.

А Полина скоро покинет страну.

Конец эпохи, – говорит он Полине, когда они об этом беседуют.

Эпохи кончаются, – говорит Полина. – Я румынка. Знаю. Так надо. Чтобы могли начаться новые эпохи.

Он закрывает глаза.

Он сегодня разговаривал во сне. – Дэниэл слышит, как говорит Полина. – О своем друге Дугласе, который поехал в лагерь. А потом о поездке на скачки и как он жил там в лагере.

Дуглас, – говорит соседская дочь. – Это не человек. Это место на острове Мэн, его вместе с отцом интернировали во время Второй мировой войны. Во всяком случае, так мы думаем. Трудно выяснить.

Да, – говорит Полина. – Но в том, что он говорит, есть какой-то смысл.

Думаю, он думает об этом, – говорит соседская дочь, – наверное, моя мать или Зои ему напомнили, какой-то человек разыскал его по интернету и сегодня едет к нему в гости. У меня есть теория, что он слышит слово «интернет» и вспоминает слово «интернирование».

У этого джентльмена очень прихотливый ум, хоть он и прожил столько лет, – говорит Полина. – Сто четыре года. Он самый старый человек, которого я встречала, пока живу в этой стране, а я здесь уже четырнадцать лет ухаживаю за людьми, которым по многу лет. Сегодня он рассказал мне историю про яблоки. Как один раз к воротам тюрьмы кто-то принес ящики с яблоками для мужчин, сидевших в тюрьме, и как всего через пару секунд все эти дармовые яблоки расхватали – только пустые ящики на земле остались. Но никто не видел этих яблок, никто не ел этих яблок и никто не видел, чтобы кто-то другой ел эти яблоки, – и потом после этого еще много недель кто-нибудь говорил, будто предлагал запрещенный наркотик: не хочешь купить это яблоко? И скоро одно яблоко стоило в пятнадцать раз дороже изначальной цены. Так устроен мир.

Это точно, – говорит соседская дочь.

Ваша мать сегодня уехала со своей подругой, она велела напомнить вам, что в холодильнике есть чечевица, уже с подливкой, и что они увидятся с вами в воскресенье, перед вашим возвращением в Лондон. Я еще увижусь с вами вечером, когда мистера Глюка приду укладывать. Надеюсь, у вас будет хороший день. И у него тоже.

Приветливое прощание.

Входная дверь закрывается.

Теперь воспоминания приходят к Дэниэлу и рассыпаются снежинками, тающими на чем-то теплом: на вашем лице, на вашей руке или на вашем воротнике, когда вы заходите с холода. Порой Дэниэл слышит топот копыт на улицах городов, в которых вырос, на улице за этим окном.

Это не копыта, – говорят ему здесь, в соседском доме. – Это туристы из квартиры-студии. Это колесики их чемоданов переезжают через трещины в асфальте.

И скока, по-вашему, мы тут пробудем? – Мужчина с ирландским выговором, закутанный в одеяло (при нем больше никакой одежды, говорит, его привезли со стройплощадки), спросил отца Дэниэла через полмесяца их пребывания в Аскоте.

(Прошел слушок, что отец Дэниэла разбирается в интернировании.)

Без понятия, друг, – сказал отец Дэниэла.

(Их переселили почти три недели спустя.)

И сколько, по-вашему, нас здесь продержат, мистер Глюк? – преподаватель средневекового французского на пенсии спросил отца Дэниэла, когда их выгрузили на ипподроме Кемптон-Парк и велели стелить себе постели в здании тотализатора под отделениями для ставок.

Я знаю не больше вашего, сэр, – сказал отец Дэниэла.

(Всего одна ночь. На следующий день их отвезли на грузовиках в Ливерпуль и погрузили на корабль, дали на каждую группу из пятидесяти мужчин по головке сыра размером с предплечье и велели разделить между собой на все время пути. Один солдат разрезал ее на куски штыком. Дэниэлу достался кусок в полтора квадратных дюйма, размером с полпальца.

Не ешь все сразу, – сказал отец. – Оставь немного на потом.)

И сколько, по-твоему, мы здесь пробудем? – спросил Дэниэл отца, когда они увидели частокол из колючей проволоки и двойной проволочный забор у хатчинсонских ворот.

Отец снял очки, вытер их от дождя, надел обратно. Взглянул на ряды домов за проволокой. Взглянул на столбы забора, недавно вбитые в асфальт. Взглянул на группки мужчин внутри лагеря, которые, промокнув насквозь, стояли у заборов, надеясь увидеть, как приедет кто-нибудь знакомый.

Сдается мне, навсегда, – сказал отец.

Пока двигались походным порядком по дороге из порта под дождем, мужчина за сорок рассказал Дэниэлу, как люди из ОКР[24] забрали его из Хэмпстедской публичной библиотеки, куда явились утром и крикнули в читальном зале: «Все граждане враждебного государства – живо к столу дежурного». Затем они обошли помещение, заглядывая в лица всем остальным и определяя на глаз, кто похож на еврея, но не подошел к столу дежурного. Даже по пути в полицейский участок они постоянно тормозили группу и заставляли ждать, пока сами останавливали на улице людей, которые казались им подходящими, и спрашивали документы.

Местные островитяне, выстроившиеся вдоль дороги, пока они шагали вверх по холму, наблюдали за ними, разинув рты.

По-моему, они считают нас нацистами, – сказал Дэниэл. – Считают нас нацистскими военнопленными.

Знаете, никогда себе не представлял, – сказал потом младший командир, шагавший рядом с ними, – что среди вас, евреев, столько нацистов. Просто в голове не укладывается. С чего вам так любить нацистов, ежели нацисты так сильно не любят вас?

Мы не нацисты, – сказал Дэниэл. – Мы полная противоположность нацистов. Вас что, не инструктировали?

Ничего нас не инструктировали, – сказал солдат.

Мы думали, что ускользнули от нацистов, – сказал мужчина рядом с Дэниэлом. – Мы – врачи, учителя, химики, лавочники, рабочие, фабричники, да все, кто угодно. Только не нацисты.

Ничего нам не говорили, – сказал солдат. – Граждане враждебного государства – вот что сказали. Так, значит, вы не немцы?

Не все немцы – нацисты, – сказал мужчина.

Шествие замедлялось, ускорялось и снова замедлялось. Все потому, что граждане враждебного государства впереди останавливались и снимали шляпы, пока мимо чего-то проходили. Как только другие люди туда добирались и видели, что это памятник жителям острова, павшим в первой войне, они тоже останавливались и снимали шляпы, если на них были шляпы.