Книга Пост 2. Спастись и сохранить - Дмитрий Глуховский

Просто Полкан, и все. Но больше-то никого нет.

Обращение

1

Ведь не думает же он, что они могут быть вместе только потому, что, кроме них двоих, никто с Поста больше не спасся?

Мишель посматривает на Егора, когда он не видит, думает: неужели ты не понимаешь? Да, мы оказались в одной лодке, да, ты помог мне выбраться, да, спасибо, но я не хочу тебя и не могу тебя захотеть.

Она придумала себе жизнь, давно уже придумала себе прекрасную, блестящую жизнь — в великолепной и невероятной Москве. Она будет гулять по цветущим бульварам, она будет царствовать на балах, будет приручать и дрессировать гордецов и красавцев, придирчиво выбирая из них самого достойного, а потом сама без памяти влюбится в какого-нибудь графа, гвардейского офицера или художника. В той жизни ей будут дарить цветы с дурманящим ароматом, звать ее наперебой в театры, подруги у нее будут умные и утонченные, и Мишель будет среди них своей — потому что по праву рождения принадлежит Москве, этому огромному городу, где возможно все что угодно, где никто никого не знает, но ее будут знать все.

Вот какую жизнь она себе придумала, пока все эти годы — пятнадцать, двадцать? — торчала на Посту. Она бы сто раз повесилась там от тоски и тошноты, если б у нее не было этой придуманной далекой Москвы и этой придуманной будущей жизни.

Саша Кригов — наглец, казачий атаман, русобородый, мощный, с глазами серыми, точь-в-точь как ее собственные, — он к этой жизни подходил, он мог стать для нее в эту жизнь проводником; а она стала бы для него спутником в его восхождении на вершины и тянула бы его за собой, когда у него кончались бы силы, и удерживала бы его, если бы он оскальзывался на краю ледника. Они бы смотрелись друг в друга, глаза в глаза, один — отражение другого. Он подходил, а Егор — нет.

Да, этой жизни у нее никогда теперь и не будет. Но будет другая.

Саши нет. Этого нельзя было понять, но Мишель постаралась это запомнить.

Все, что осталось от Саши, — осколок, росток.

Она должна пронести его целым, живым — через бурю, через ад — к тем, кому он будет нужен так же сильно, как и ей. К Сашиным родителям. Они примут Мишель, потому что, кроме пустившего в ней корни семечка ничего другого не осталось от их сына. От того, кого они так любили и кого почти успела полюбить Мишель.

Прости, Егор. Прости-прощай.

Щуплый, угрюмый, с кровавым бинтом вокруг головы, Егор завистливо и ревниво подглядывает в ее переписку с подъесаулом. В вокзальном зале ожидания пусто и холодно, кругом стоят вооруженные люди, за большими окнами вихрится белое. Они сидят за круглым столиком втроем — Егор, Лисицын и она.

Мишель предчувствует: за этим столом решается ее судьба. Встреча застала ее врасплох — голова перебинтована, ногти сломаны, одежда измазана черт знает в чем и ужасно пахнет. Мишель выглядит жалко, а меньше всего на свете ей хочется, чтобы Лисицын ее жалел. Папа когда-то сказал ей, что она всегда должна держать себя как царевна, и Мишель хочет быть царевной даже сейчас. Особенно сейчас.

Лисицын совершенно не похож на Сашу. Тот был веселым, хотя и умел напустить строгости, был равновесным, хотя мог притвориться бешеным, и был вообще добрым, хотя, наверное, убивал без переживаний. А Лисицын, подъесаул — в том же звании, что и Саша, кстати, — дерганый, ломаный, расколотый и заново склеенный какой-то. С ним рядом не будет покойно, от него не идет ровного тепла, можно ожечься о такого человека, предчувствует Мишель, — не ей, конечно, а той женщине, которая его полюбит. Но такой зато и сам может полюбить отчаянно. Он колебался, прежде чем дать Мишель расписку: «Попробую что-нибудь сделать». Но колебался потому, что, пообещав, такой человек будет обязан пробовать и расшибется, чтобы сделать.

Она привыкла нравиться мужчинам. Когда ты красива, тебе кажется, что мир добрей, чем есть на самом деле. Он наполовину наполнен улыбающимися людьми, которые норовят угодить тебе: вечно дарят что-то, куда-то зовут, слушают тебя внимательно, какую бы белиберду ты ни несла, смеются твоим шуткам и сами все время пытаются тебя рассмешить. Вот и тут, в Ростове: толстый повар успел всучить ей бутерброды «на дорожку» в пластиковом школьном рюкзаке с цветными принтами. Она поблагодарила, взяла.

И с Юрой Лисицыным она уверена вполне: сможет его зачаровать.

Но вмешивается Егор. Ревнует, дергается. Требует от Юры звонить в штаб, хочет, чтобы все немедленно признали, что все на Посту случилось именно так, как он сказал. Мишель не может понять, почему истерика, зачем спешка: там ведь все кончено. Вот и казаки съездили туда, съездили и вернулись живые-невредимые. Неужели нельзя отложить серьезные разговоры до Москвы? До Москвы, куда Юра должен забрать с собой Мишель — если все сработает.

Когда Юра уходит звонить, Егор принимается с кислой миной перечитывать их переписку, и Мишель прячет от него бумагу. Она не виновата в том, что он там себе напридумывал. Спасибо ему, что спас ее, что спас дворовую мелюзгу — Сонечку, Ваню, Алинку. Спасибо, правда! Но это ведь не значит, что они теперь должны усыновить сирот и зажить одной дружной семьей!

2

Полкана она замечает первой. Видит его и не может понять, как это возможно. Егор ведь всех похоронил, сказал, что никого там не осталось. И вот Полкан.

Она хлопает Егора по плечу, будит его. Он вскакивает, прижимается к окну лицом — смеется, узнает отчима, принимается махать ему. Тот тоже ему машет, тоже хохочет, кричит из-за решетки.

Мишель остается сидеть. Сколько в ней было электричества только что — бороться, очаровывать, шагать пешком до Москвы, — все рассеивается в секунду. Егор не один остался, выудил себе с того света отчима, пусть и нелюбимого, но родного. А ей сказал идти, не оборачиваясь назад.

Она смотрит на Егора, а видит перед собой свою бабку, слышит, как та зубрит Есенина, очередное его тоскливое что-нибудь. Вспоминается вот само:

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело. На перекличке дружбы многих нет. Я вновь вернулся в край осиротелый, В котором не был восемь лет. Кого позвать мне? С кем мне поделиться Той грустной радостью, что я остался жив?

Ну и что-то дальше там еще; бабка на этом месте всегда сбивалась, путалась, так что и Мишель не запомнила. Ушла, не проверила ее даже. Оставила парализованную. А если она жива была, когда они уходили? Без помощи, без воды оставила. Мишель отворачивается от окна, смотрит куда-то в пыльную темень.

Как она мешала ей, бабка, как раздражала ее молитвами своими, запахом прелым, вечными домогательствами к деду то по одному поводу, то по другому, дребезжащим голосом и острым слухом, беспокойством не проходящим обо всем на свете! Бабка была ярмом, жерновом на шее, это из-за нее Мишель не могла уйти в Москву раньше. Пока не появился Кригов, план был только один, жуткий и унылый: дождаться бабкиной смерти.