Книга Госпожа отеля «Ритц» - Мелани Бенджамин

Но Бланш не могла поверить, что это происходит на улицах Парижа. Что она сама стоит в толпе парижан, наблюдающих за этим, испуганных, но не вмешивающихся. Как будто они смотрели пьесу. Как будто перед ними были актеры, а не люди. Люди, которые дышат тем же воздухом, что и она, едят тот же хлеб, пьют ту же воду. Ведь если это происходило с людьми, а не с актерами…

Это могло случиться и с ней. С любым человеком.

В тот день она поспешила обратно в «Ритц», хотя те же самые люди в форме, которых она только что видела на улице, были и в «Ритце» – стояли на страже у парадного входа; прогуливались по коридору грез, что-то оживленно обсуждая; в нерабочее время, сняв шляпы, перекинув пиджаки через руку, беседовали с французскими гостями или заказывали выпивку в баре, – тут она чувствовала себя в большей безопасности.

Может, дело в том, что тут был Клод? Или в том, что в розовом, льстивом свете «Ритца» не так уж трудно притвориться той, кем она должна быть?

Бланш вздрагивает, проходя мимо нацистского солдата, который патрулирует авеню Монтень; он кивает ей, и она кивает в ответ. Обычный обмен приветствиями, но ей почему-то не по себе. Она чувствует угрозу. Но он всего лишь рядовой, ничего особенного! Она старается как можно скорее забыть о нем.

Это шикарный район, и она до сих пор не может поверить, что убедила бережливого Клода снять здесь квартиру. Роскошные Дома моды – Пату, Луи Виттон – заколочены; их владельцы куда-то сбежали, куда-то, куда сбежали все здравомыслящие богатые французы. Иногда Бланш представляет их на острове в Средиземном море: кончается шампанское, и они в ярости набрасываются друг на друга; трупы зарывают в песок.

Она вставляет ключ в замок входной двери их дома и кивает консьержке, противной старухе, которая никогда не любила Бланш. Консьержка, кажется, удивляется, увидев ее. Затем Бланш поднимается по лестнице на пятый этаж, входит в их квартиру и кричит: «Элиза? Элиза! Это мадам Аузелло».

Клод запретил ей приезжать сюда, объяснив, что, хоть немцы и контролируют весь Париж, им безопаснее оставаться в «Ритце», откуда люди не пропадают по ночам и где они всегда будут обеспечены едой и электричеством.

Но теперь Бланш знает истинную причину; она точно знает, почему Клод хочет держать ее подальше от квартиры. Не то чтобы она рассчитывала поймать его на месте преступления: Клод не будет встречаться с любовницей днем, ведь это мешает работе. Но даже если она не увидит ничего такого, чего не должна видеть, она все равно должна быть здесь. Потребность наказать кого-то, бросить вызов чему-то или кому-то слишком сильна. Потому что, боже правый, Бланш чертовски устала ничего не делать, просто смотреть, понимать и плакать по ночам из-за нацистов, евреев, Клода, из-за всех пропавших людей, Лили, Перл… Она должна совершить хотя бы этот незначительный акт неповиновения. Если она этого не сделает, то в один прекрасный день совершит еще большую глупость – возможно, даже ударит нациста по яйцам, – и тогда Клоду точно будет о чем беспокоиться.

И ей тоже.

Элиза выбегает из кухни, бледная, в простом черном платье. Она выглядит такой же ошарашенной, как консьержка, и изумленно смотрит на Бланш. К досаде Бланш, Элиза вовсе не испытывает облегчения, увидев хозяйку живой и здоровой в такое непростое время.

– Мадам Аузелло, – наконец выговаривает она хриплым голосом.

– Я думала… я хотела посмотреть, все ли в порядке. И, конечно, хотела поблагодарить вас за заботу о нашей квартире. – Бланш старается говорить высокомерно и властно, потому что чувствует себя незваной гостьей в собственном проклятом доме.

– О, мадам, не стоит благодарности. Мне это в радость! – Элиза нервно делает реверанс, она никогда раньше не делала реверансов.

Бланш озадаченно улыбается – чего хочет Элиза? Чтобы ее посвятили в рыцари? – и оглядывается по сторонам. На мебели в гостиной те самые чехлы, которые она купила перед отъездом в Ним; люстра завернута в простыню. Каминная полка пуста, потому что они с мужем убрали безделушки, подсвечники и каминные часы – вещи из дома родителей Клода, которые он унаследовал после смерти отца незадолго до начала войны. Их немногочисленные картины: маленький рисунок Пикассо, который они купили со скидкой, странная кубистская картина Джеральда Мерфи, обычные акварели с цветами, которые есть в каждом парижском доме, – хранятся на чердаке, так что стены голые. Но места, где они раньше висели, нетрудно вычислить – краска там чуть-чуть потемнела.

Бланш вдруг замечает, что Элиза, стоявшая за ее спиной, выбежала из гостиной; из спальни доносятся тяжелые шаги, один или два глухих удара. Элиза, видимо, убирает доказательства ее присутствия, и Бланш позволяет сделать это. Элиза не виновата, что Клод свинья; нет смысла втягивать девушку в эту веселую затею. А визит Бланш – всего лишь веселая затея, больше ничего. Она не ищет вещественные доказательства измены: тюбик чужой губной помады, пеньюар слишком маленького или слишком большого для нее размера. Ей не нужно видеть, прикасаться; она и так достаточно зла.

И потом, если Бланш и знает что-то о Клоде, так это то, что он очень педантичен.

Тем не менее, чтобы дать Элизе время уничтожить улики, Бланш не спеша осматривает столовую (фарфор все еще в буфете – они не успели его упаковать) и компактную, аккуратную кухню – самое уютное место в доме; здесь всегда тепло от духовки и пахнет чесноком и розмарином.

Наконец Бланш идет в спальню; все кажется нетронутым. Покрывало на кровати разглажено, тумбочки пусты, если не считать нескольких личных фотографий, в том числе их с Клодом свадебная карточка. Бланш остается только надеяться, что у мужа хватит порядочности отворачивать фотографию, когда он занимается с ней любовью.

Бланш берет снимок и пристально смотрит на него. На ней было элегантное платье по моде двадцатых годов – боже, заниженная талия теперь выглядит такой старомодной! На Клоде – двубортный костюм в тонкую полоску. Они выглядели счастливыми. Как будто не могли поверить, что им посчастливилось найти друг друга, как будто судьба слишком щедро одарила их, и они были настолько ошеломлены, что только глупо ухмылялись.

Все еще держа фотографию в руке, Бланш роется в гардеробе, достает пару платьев, кладет их вместе с фотографией в маленькую шляпную коробку и направляется к выходу. По крайней мере, сегодня вечером в «Ритце» Клод увидит снимок и поймет, что она бросила ему вызов и пошла в квартиру. Этого будет достаточно. Пока.

– До свидания, Элиза. Не знаю, когда вернусь, так что – до лучших времен. – Бланш обнимает напряженную служанку; к ее удивлению, Элиза тоже крепко обнимает хозяйку и целует ее в обе щеки.

– До свидания, мадам. Я буду здесь до тех пор, пока… пока буду нужна. – У нее в глазах стоят слезы, седые волосы выбиваются из строгого пучка.

Помахав напоследок рукой, Бланш спускается по лестнице и снова выходит на улицу. Задумчиво бредет, болтая в воздухе шляпной коробкой; ей не хотелось оставаться в квартире, но возвращаться в «Ритц» она тоже не торопится. И Бланш разучилась просто бродить по улицам, как делала когда-то. Как Клод учил ее делать, когда ухаживал за ней. В далеком 1923 году.