Книга Стрекоза второго шанса - Дмитрий Емец

Макара, ставшего сегодня шныром, прощупывали, искали к нему ключ. Что-то обещали, нашептывали, пугали. Проматывали память вперед и назад, атакуя самые болезненные, важные и святые участки. Эльбы были то жестоки, то добры и очень-очень вкрадчивы. Их мысли отступали прежде, чем Макар успевал организовать сопротивление, и тотчас начинали натиск в другом месте. Только сейчас он понял, что означали слова Меркурия: «Не слушай. Не бойся. Не верь», сказанные вчера вечером, когда уже ясно было, что Макар идет в нырок. Больше всего Макара удивило, что эльбы говорили правильнейшие вещи, с большинством из которых он охотно согласился бы, если бы услышал их не в болоте, а где-нибудь в другом месте. Здесь же Макара охлаждало то, что в моменты, когда сильные крылья Афродиты разрывали паутину, он видел серых карликов, облепивших стены тоннеля. И эти карлики явно не желали ему того добра, о котором говорили.

Макара выручил опыт Афродиты, которой хотелось поскорее вырваться из болота, и то, что сам он думал, как отдаст Кавалерии закладку, и все увидят, что вот он, Макар, «всеобщая патентованная сволочь», как обозвал его однажды Даня, ее не взял! Щеки ему опалило морозом. В грудь ударил сильный ветер, которого не могло быть в дряблом болоте, и он понял, что вырвался. Макар качнулся в седле, едва не вылетев из него, и, потеряв повод, вцепился Афродите в гриву. Нос и горло были забиты слизью. Кашляя, Макар вертел головой, отыскивая Родиона. Родиона он не увидел, зато вдали, очень высоко, Макар различил две подозрительные точки. Конечно, это могли быть и птицы, но он решил не рисковать и заторопился к ШНыру, который узнал по крыше в форме огромной Н. Афродита устала не меньше Макара. В конце концов, ей пришлось разрывать паутину эльбов, которой Макар, по своей глупости, позволял к себе присасываться.

На поле перед пегасней Афродита начала жадно хватать губами снег, и Макару пришлось спрыгнуть с седла, потому что повода она не слушалась, а рвать ей губы Макар не хотел. Забыв о том, что он собирался помешать разгоряченной лошади пить, Макар упал на колени и, окунув в сугроб голову, стал вертеть ею. Колкие снежинки набивались за ворот, попадали в уши, морозили виски, но это было только приятно. Снег впитывал ту гадость болота, которая пробкой стояла у него в горле.

К нему бежали. Он узнал Сашку, Даню, Яру, Рузю, Настю. Позади всех, решительный, как гном, шагал Меркурий, торжественно позванивающий обледеневшей бородой. Макар счастливо улыбался и размахивал сумкой, в которой лежала закладка.

– А ча? А нича! Вот она! Не взял! – бессмысленно повторял он.

У него отобрали повод. Афродиту увели.

– А где Родион? – спросил Меркурий.

– Как где? Здесь! – удивился Макар, запоздало понимая, что будь он здесь, Меркурию было бы об этом известно. Попавший за ворот снег впервые стал мокрым. Радость ушла.

Меркурий положил руку Макару на плечо.

– Вспомни. Он вышел. Из болота.

Макар ничего не мог объяснить. Беспомощно озирался и мешал мычание с блеяньем. Меркурий пристально смотрел на Макара.

– Он что-то. Взял. Что, – сказал он голосом, не требующим подтверждения.

– Ну это. Закладку. Синюю. Кусок, – промямлил Макар, не замечая, что и сам начинает говорить телеграфно.

Ягодный нос Меркурия, из-за которого многие алкоголики в Копытово принимали его за своего, вспыхнул.

– Очень скверно. Надо. Искать.

Макар рванулся к Афродите, которую еще не увели. Рука Меркурия, не успевшая расстаться с его плечом, удержала его на месте.

– Ты. Сиди. С тебя. Хватит.

После двухчасовых поисков Родиона отыскала Штопочка. Десятью километрами южнее Копытово, где начинались непролазные овраги. Митридат понуро стоял по колено в снегу. Родион сидел рядом на поваленном дереве и сосредоточенно ковырял его ножом, будто там, под отслаивающейся, проточенной жуками корой скрывалось что-то безумно важное. На Штопочку он даже не посмотрел. Штопочка спрыгнула с седла и с ласковыми словами «Стухни, падаль!» врезала по морде Зверю, который лез разбираться к непривычно смирному, дрожащему Митридату.

Штопочка стояла рядом с Родионом и молчала. «Привет» и «пока» Штопочка никогда не говорила, спрашивать: «Как дела?» – было не в ее правилах. Простояв минут десять, Штопочка соскучилась и короткими щелчками бича стала сбивать ягоды рябины. Одна из ягод упала Родиону за ворот. Родион поднял голову и пустыми глазами посмотрел на Штопочку. Та поняла, что в болоте он увидел нечто такое, о чем никогда не расскажет и что надолго погасило в нем всякую радость жизни.

– Уйди! – велел Родион.

Штопочка пожала плечами и направилась к Зверю. Остановилась и, кивнув на Митридата, сказала:

– Пега пожалей. Вон пена висит. Сдохнет, курва!

Родион окинул Митридата оценивающим взглядом и продолжил ковырять кору. Она явно интересовала его больше пега.

– Возьми коня с собой! В седельную сумку не заглядывай. Отдашь ее Кавалерии, – сказал он, когда Штопочка уже брала Зверя за повод.

Штопочка кивнула.

– А ты как? Пешком?

Родион молчал. Потом сказал:

– Я завязал. С меня хватит.

У Штопочки упрямо сомкнулись губы. Она села на снег.

– Без тебя я не пойду, – сказала она.

Родион слепо пошарил вокруг себя, отыскивая что-то, потом вскинул руку и прицелился Штопочке в лоб из шнеппера. Его серое лицо было злым и опустошенным.

– Пойдешь и без меня!

С минуту Штопочка пристально смотрела на него, затем встала, не торопясь, привязала повод Зверя к гибкому концу бича, по-разбойничьи свистнула и подняла Зверя в воздух. Митридат устало летел за ними, нескладно хлопая крыльями. Добравшись до ШНыра, Штопочка взяла курс на пегасню, где занялась Митридатом и Зверем. Делала она все тщательно и неспешно. Измотанному Митридату при этом досталось куда больше внимания, чем Зверю.

Седло Родиона она отнесла в амуничник и остановилась на пороге, поворачивая лицо то вправо, то влево. Разница, куда повесить седло, была небольшая, поскольку места было достаточно повсюду, но не для Штопочки. Она знала, что на приваренных горизонтально полу трубах правой части амуничника хранятся седла старших и средних шныров, а в левой части амуничника – седла новичков, учебные и бесхозные. Седло Родиона, по идее, являлось уже бесхозным, однако Штопочка, поколебавшись, все же повесила его на обычное место – на верхней трубе справа от входа. И только после этого Штопочка отнесла седельную сумку Кавалерии. Та вопросительно вскинула голову, ожидая объяснений. Штопочка объяснила, что могла, стараясь дышать в сторону, потому что перед тем, как войти к Кавалерии, она для храбрости охлебнула кой-чего из фляжки. Как старательно она ни дышала себе под ноги, Кавалерия все равно что-то учуяла.

– Ты же девушка! – сказала она с укором.

Штопочка шмыгнула носом, откашлялась и хотела было плюнуть на пол, но вовремя вспомнила, что она в директорском кабинете, и сохранила плевок внутри себя.