Книга Безумство Мазарини - Мишель Бюсси

Она снова притиснула меня к себе.

— Входи же, входи.

Расположение комнат я угадал точно — кухня справа, гостиная слева, спальня в глубине коридора. Паша́ любовно лизал мне ноги. Фу…

— Помнишь его? — спросила Мартина. — Ты так любил этого песика! Тебе было четыре года, когда он родился. Вы с ним любили вместе играть, так резвились!

Я с головой нырнул в воспоминания.

Собака?

Я резвился с собакой?

Я порылся на донышке памяти. Ну да, конечно. Нашел среди воспоминаний, которые были где-то запрятаны и возвращались ко мне клочьями, как бегал по спуску к гаражу наперегонки со щенком.

В горле снова встал комок, захотелось разреветься — просто от волнения, как несмышленышу.

Мартина усадила меня в кухне. Я огляделся. Обстановка по-прежнему казалась знакомой. Теперь мне вспомнилось, как я здесь полдничал. Старая коробка от печенья, большая коробка с шоколадом, сухариками и язычками на самой верхней полке стенного шкафа.

— Поешь чего-нибудь?

Есть мне не хотелось, но я кивнул, чтобы доставить ей удовольствие. Она открыла шкаф.

— Подожди, сам достану, — заторопился я, пока няня не полезла за печеньем.

Жестяная коробка стояла на прежнем месте.

— Ты и это помнишь! — Мартина улыбнулась.

Мы нашли друг друга.

Мартина открыла коробку. Я запустил туда руку и наугад вытащил одно — язычок, само собой.

И попробовал.

Фу, гадость! Я понадеялся, что печенье не десять лет там пролежало. Жуя, я осматривался. На буфете, среди всякого сувенирного хлама — крохотная Эйфелева башня, веер, гипсовый Мон-Сен-Мишель, — заметил большую цветную фотографию в рамке. На ней было запечатлено летнее застолье — бутылки вина, голые по пояс загорелые мужчины, молодые женщины в легких платьях. Фотография, очень похожая на те, которые я нашел у дяди, и на фильм, который мне удалось посмотреть.

Я пересчитал людей — их оказалось двенадцать.

Я узнал маму, она и здесь стояла. Тьерри с Брижит сидели рядом. Отец — на дальнем конце стола, девушка с короткими рыжеватыми волосами влюбленно смотрела на него. Или мне только показалось?

Хватит ли мне смелости заговорить о ней с Мартиной?

Я заметил еще одну подробность. Паша́ лежал под столом. Я не обращал на него внимания, когда рылся в снимках. Узнал я на этой фотографии и себя. Мне было, наверное, лет пять. Присев на корточки, я возился на земле с пластмассовыми игрушками. Наверное, играл в археолога. Подражал. Копался в земле со своей лопаткой и красными пластмассовыми граблями.

Няня подошла к фотографии. Я встал, тоже подошел поближе.

— Здесь и ты, Колен. Фотография сделана одиннадцать лет назад. Одиннадцать лет. Мне кажется, прошла целая вечность. Это фотография рая. Рая! Они были такие веселые. Такие молодые. Такие красивые. Такие умные. Восемь лет сплошного солнца. Они жили святым духом. Смехом и любовью. И это не просто слова. Я уже тогда была общей бабулей. Готовила еду, заботилась о тебе. Это продолжалось восемь лет, и шесть из них — с тобой. Ты был маленьким ангелочком этого земного рая.

Она замолчала, растроганная, погрустневшая.

Как ни странно, меня назойливо преследовало другое воспоминание. В голове осталась туманная картинка спора. Взрослые громко разговаривали. Папа махал рукой. В моих видениях он держал в руке стакан, иногда ставил его на стол, потом снова брал. Несомненно, это было воспоминание о каком-то определенном застолье, но не в тот день, когда была сделана эта фотография, и не в тот, когда был снят фильм.

Мартина вынырнула из своих мыслей.

— Кто мог предвидеть такую трагедию? Кто? — Она позвала меня обратно за стол. — Хочешь чего-нибудь попить?

Наверное, заметив, что я никак не могу дожевать печенье, принесла мне лимонад в бутылке, которую надо было откупоривать, сняв проволочку с пробки. Бутылку я тоже вспомнил. Мартина снова протянула мне коробку с печеньем.

— Что ты делаешь на острове, Колен?

Я не стал вдаваться в подробности и сказал, что приехал в парусный лагерь, а в этом месте оказался случайно.

— Тебе нравится парусный спорт?

— Да, — ответил я. Прозвучало неубедительно. Чуть-чуть помолчав, я кинулся в омут с головой: — Няня, расскажи мне про отца.

Она широко улыбнулась, как будто это был самый естественный вопрос, и я успокоился.

— Ты его почти не помнишь, да? Твой отец был ученым. Научным работником, как теперь говорят. Археологом. Это было его страстью, но страстью радостной, веселой, он весь свой маленький отряд заразил этой страстью — своих помощников, своих друзей, своего лучшего друга Максима. Ты и их наверняка не помнишь. А еще брата твоей мамы, Тьерри, и его жену Брижит. И твою маму, конечно. Какая же любовь была у этих двоих! Какая чудесная была пара. Какая замечательная семья у вас была. — Она ласково смотрела на меня. — Колен, если тебе больно слышать то, что я рассказываю, скажи, и я замолчу.

Больно?

Да она впрыснула мне сыворотку счастья, и я поспешил ответить:

— Нет-нет, продолжай!

Мартина повернулась к фотографии:

— Посмотри на этот снимок, Колен. Видишь, какие вы были дружные? Какие они были красивые, твои папа и мама?

Я снова решил рискнуть.

— Няня…

— Да?

— Я почти всех узнал на фотографии. Но что это за рыжая девушка с краю, вот эта, коротко стриженная?

Мартина непонимающе взглянула на меня:

— Кто, эта? Джессика. Студентка, училась на историческом, проходила практику на раскопках. Она, кажется, раза три приезжала, оставалась на три месяца. Неудивительно, что ты ее не помнишь, она же не все время жила здесь. И ее интересовали мальчики чуть постарше тебя…

Я смутился. Передо мной снова прошли кадры фильма, мой отец, его рука на бедре этой Джессики, у нее под юбкой. Няня, конечно, была в курсе. Мне не хватило духу расспрашивать дальше, и я вернулся к вопросам, которые проще было сформулировать.

— А чем именно они занимались в аббатстве?

— Раскапывали подземные ходы, почти все они идут от аббатства. Находили там всякие штуки — монеты, статуэтки, тарелки, оружие. Ничего особенно ценного. Твой отец был страстно этим увлечен, он буквально жил островом и аббатством, хотел превратить этот участок в природный парк, в зону, свободную от застройки. Если бы ему хватило времени, он бы камень за камнем восстановил аббатство. Знаешь, Колен, твой отец Жан был спокойным, мягким, умным человеком. Какая же беда тогда с ним стряслась. Ужасная беда!

— Няня, а что случилось?

Чем дольше я разглядывал выцветшие обои на стенах этого деревенского дома, стопки посуды, корзины с фруктами, тем уютнее мне было на этой кухне, я отчасти чувствовал себя дома, хотя своего у меня никогда не было.