Книга Дядя Джо. Роман с Бродским - Вадим Месяц

— Ты слышал, о чем они говорят? Ты думаешь, я вчера слез с пальмы?

— Ты что, за коммунистов? — удивился Эрик. — Они не дадут тебе торговать с Америкой.

— Нет больше никаких коммунистов. Даже в Китае нет. Все теперь торгуют с вами.

— Ну и хорошо. Лучше торговать, чем воевать.

— Иногда лучше повоевать, чтоб потом лучше было торговать.

Эрик внимательно посмотрел на меня. Он был немцем по происхождению. Приехал сюда из Доминиканской Республики. Его дед бежал на остров из побежденной Германии, отец стал министром здравоохранения республики. Принимал участие в боевых действиях против гринго[40], когда они туда сунулись, но это тщательно скрывалось. Мне, как русскому, Эрик признался. Пообещал свозить на каникулы в Доминикану. Эрик — классический рассеянный профессор. О приглашении на романтический остров забыл через минуту, а я так ждал, надеялся и верил.

— Дыма, мне жаловались, что ты написал в мужском туалете: «Свободу Сербии». Это правда?

— Эрик, ты долбанулся? Я профессор гуманитарного факультета. Мне не положено писать на стенах. Там написано «Руки прочь от Сербии».

— Ты не профессор, а доцент, — подчеркнул Эрик.

Я покрутил пальцем у виска и сказал, что после этой надписи рядом появился лозунг о независимости Техаса.

— Сначала придумайте, на что будете жить. А уже потом стройте глазки, — сказал мне Бродский при первой встрече.

Эту тему я продумал. Я быстро думаю. Зачем просиживать штаны на кафедре, когда можно ограбить банк, музей, торговать наркотиками или оружием? Рядом со мной в Хобокене был винный магазин. Арабы в нем нелегально продавали автоматы Калашникова лет десять подряд. В реале я мог покупать пушку к бутылке в придачу. Их раскулачили, но ведь этого могло и не произойти. Мы с Эриком продаем электронные мини-ускорители из России в лаборатории США. Дело курируют внучка президента Эйзенхауэра — Сьюзан — и Джон Кайзер, президент The William and Mary Greve Foundation. Наши действия легальны с точки зрения законодательств обеих стран, но афишировать их не стоит.

— Пойдем вечером к Курту, — говорит Эрик. — Он живет на Девятой улице, в одном подъезде с Джулией Робертс. Познакомимся с «красоткой».

Джулия Робертс — в моем вкусе. Когда я летел сюда, хотел жениться на певице Шер. Потом понял, что для меня она слишком стара и вульгарна. Джулия существенно привлекательней, хотя опасаюсь, что она несвободна. Через другого физика у меня есть выход на Мерил Стрип. Ее я полюбил после «Выбора Софи»[41]. Есть вероятность, что она теперь дама в возрасте. Придет время, и я отправлюсь покорять Голливуд.

Прощай, оружие

Письмо Ельцину я написал, но отправлять не стал. Перед Новым годом мне нужно было лететь в Россию выправлять американские документы. Визу я недавно просрочил, а получить новую мог в любой стране, кроме Америки. От общения с императорами, диктаторами и вождями племен я решил на время воздержаться. К тому же не мешало бы навестить родителей.

В России прошли выборы в парламент, где особенно отличился Жириновский со своей партией. Модрич обрывал мой телефон, требуя познакомить его с политиком, который так тепло отозвался о миссии сербского народа. Я обещал организовать их встречу, но в суете забыл о просьбе. В американском посольстве меня приняли холодно, сказав, что я не оправдал их надежд. Начали кочевряжиться. Давать рабочую визу отказались. Пришлось подключать тяжелую артиллерию. Крис написал длинную рекомендацию из Техасского технологического, Фостер гигантскими буквами сообщил, что я нужен на факультете Liberal Arts буквально как воздух в связи с предстоящей русско-американской конференцией и послал этот плакат по факсу. Через Кайзера подключили Госдеп. В посольстве меня агрессивно пожурили, но простили. Пожелали удачи. На фоне бедных проституток, осаждающих амеров с надеждой вырваться на свободу, я выглядел респектабельно.

Поставив визу в паспорт, я полетел к родителям на Урал. В ящике письменного стола в своем кабинете натолкнулся на пистолет, оставленный на родине до лучших времен. Пока что удачи он мне не принес. Однажды его конфисковали менты, промурыжив меня полночи в отделении. Потом я забыл его у друзей по пьяни, и из него чуть было не пристрелили одну сволочную старуху. Пока что господь меня с этой волыной миловал, на Страшный суд не вызывал. Дело близилось к развязке.

Пистолет уже несколько раз успел мне пригодиться как предмет устрашения и даже обольщения, хотя лучшее его предназначение — бить орехи. Он помог мне овладеть одной хорошенькой продавщицей таджикского происхождения из сельпо на станции поселка Комарово. Я вез персиянку на раме от велосипеда и стрелял в воздух. Она меня полюбила. И я ее полюбил. Мы прожили на даче у сына академика Векслера три дня. В другой раз взял на прицел ночного вора, вошедшего в купе поезда Санкт-Петербург — Москва. Я той ночью не спал и тут же с верхней полки вмял ствол в его щеку.

Никакой другой пользы от оружия я не ведал. Револьвер. Девятый калибр. Шесть зарядов. Производство Федеративной Республики Германия. Где найти патроны — не знаю. Всё, что было, мы сдуру расстреляли с приятелем в фотопортреты передовиков производства Центрального административного округа, прощаясь с советским детством. С тех пор я заряжал его холостыми патронами — для старта спортивных состязаний и радости огнестрельного грохота.

В Екатеринбурге удивлялся своей всемирной отзывчивости. Город очаровал меня наличием копченой рыбы в магазинах. Я вез сверток с копчеными окунями в предновогодней толчее трамвая, радуясь играм светотени и запахам трудящихся. Есть чудаки, которые считают, что народ пахнет солярой и потом. Они не знают народа. Не знал его и я. Утром нового года, который я встречал у друзей, я поймал машину доехать до дома. Уснул. Проснулся в лесу, на пустыре. На опушке высилось несколько ржавых гаражей, в овраге горел костер из старых автомобильных покрышек. Голый лес дрожал на ветру.

— Давай шапку, — сказал парень, сидящий рядом с пьяным водителем, и лишь потом обернулся ко мне. Я достал пистолет и велел им снять брюки.

— Снимать штаны и бегать! — сказал я.

Хлопцы вышли, давая мне выбраться наружу. Я положил пушку в карман и полез на переднее сиденье. Пока ковырялся, прыщавый вытащил из бардачка некоторое подобие обреза — самопал, обмотанный синей изолентой. У меня не вызывало сомнения, что, несмотря на кустарный вид, эта штука стреляет.

— Волыну сюда, — сказал он сурово. — И не дергайся.

Я толкнул ближайшего, отбросил револьвер подальше в сугроб и побежал в сторону леса, раскатываясь на снеговом насте. Выстрел услышал, когда выбрался на шоссе. Это был звук моего пистолета.