Книга Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев

За «неповиновением» последовала следующая разновидность стратегической реакции — «манипулирование», с активным изменением ожиданий и их источников, а также обеспечением контроля над институциональным давлением. Для этого Гитлер обратился к силе, введя в марте 1936 года войска в демилитаризованную Рейнскую зону. С этого момента в Европе появился новый субъект власти, который диктовал новые правила и определял новую реальность. Доминирование в военной сфере позволило перейти к верховенству в политике. В частности, после легализации в феврале 1938 года нацистской партии в Австрии «пробил час» ввести нацистов в состав венского правительства. Подводя итог успешным действиям немецких военных и политиков по созданию сильнейшей армии в Европе, Черчилль приходит к выводам, что Германия, которую Версальский мирный договор отбросил на обочину институциональной среды, была фактически выведена за пределы правового поля, что дало ей возможность развиваться вопреки принятым нормам. «Трудно оценить преимущества, которые имеет правительство, не связанное никаким законом или договором, по сравнению со странами, развивающими военные усилия только после того, как преступление совершено, — констатирует британский политик. — Эти преимущества колоссальны».

Выводы Черчилля представляют интерес и позволяют развить описанные выше положения институциональной теории. Сам автор, снабдив свои рассуждения аргументами, и подкрепив тщательным анализом, дает две практические рекомендации, одна из которых звучит в виде сентенций моралиста, другая — в форме отвлеченного замечания. Несмотря на различия по форме, оба высказывания имеют принципиальное значение для понимания мировоззрения Черчилля в 1940-1950-е годы.

Итак, рекомендация первая: «Добронамеренность, сдерживаемая инертностью и робостью, не может противостоять вооруженной и объятой решимостью безнравственности. Искренняя любовь к миру не может служить оправданием для втягивания сотен миллионов простых людей в тотальную войну». Эта сентенция в достаточно явной форме передает широко известные и часто тиражируемые взгляды Черчилля, считавшего, что лучшим средством борьбы со злом является не терпение, смирение и забвение, а открытое, решительное и последовательное противостояние.

Иначе обстоит дело со вторым наблюдением, которое неоднократно повторялось британским политиком еще в 1930-е годы. Это наблюдение сводится к тому, что, принимая важнейшие управленческие решения, определяющие и цель, и подходы, и средства, государственные деятели должны руководствоваться не сиюминутным, часто меняющимся и порой ошибочным общественным мнением, а собственным умом. Развивая свою мысль, Черчилль рассматривает стремление одержать победу на выборах, предлагая электорату то, что избирателям приятно слышать, как недостойное зрелого политика качество.

Описав взгляды нашего героя относительно милитаризации Германии, вернемся к термину «ненужная война» и остановимся на том, как он обосновывает относительную легкость предотвращения мирового конфликта. Черчилль обращается к нескольким приемам. Один из них — упрощение. Зачем представлять всю картину, способную своими деталями отвлечь читателя от главной темы, когда лучше собрать все факты в единый луч, проливающий свет на нужный срез событий и подводящий к «правильному» выводу. На эту особенность первого тома обратили внимание еще первые рецензенты. Например, профессор Принстонского университета Вальтер Фелпс Холл (1884–1962) в своей рецензии для Journal of Modem History отметил, что автор настолько увлекся разбором деятельности Гитлера, что уделил незаслуженно мало внимания другим европейским диктаторам — Бенито Муссолини и Франсиско Франко (1892–1975). Но дуче и каудильо стали не единственными, кого Черчилль не пригласил на главную сцену. За рамками своего повествования он также оставил агрессивные действия Японии, ограничившись парой страниц про вторжение в Маньчжурию в сентябре 1931 года, а также кратким упоминанием Антикоминтерновского пакта, заключенного между Германией и Японией в ноябре 1936 года.

Неужели экс-премьер потерял из поля зрения события на Дальнем Востоке? Разумеется, нет. Черчилль прекрасно знал, каким безжалостным нападкам подвергся Китай в 1930-х годах. Знал и писал об этом в своих статьях, хотя сам не верил в войну Страны восходящего солнца против англоязычного мира; не верил он и в стойкость Японии. Но в новом произведении он сознательно обходит японский фактор стороной, поскольку дальневосточные инциденты мешают его аргументации. Оставляя за рамками повествования информацию о начавшихся бесчинствах на востоке, Черчилль в полный рост обрушивается с критикой на англо-германское военно-морское соглашение 1934 года, а также на попытки умиротворения Италии в 1937–1938 годах. На страницах «Надвигающей бури» эти события предстают как еще один признак слабости правительств Болдуина и Чемберлена. В то время как об их истинном предназначении, направленном на сдерживание японской агрессии, не говорится ни слова.

Упрощения касаются не только внешнеполитических событий, но и суровых экономических реалий, в которых приходилось принимать решения британскому руководству. Они распространяются также на личные обвинения и прогнозы автора. Трудно спорить с тем фактом, что в 1930-е годы Черчилль был активным критиком политики умиротворения, критиком одиноким, но оказавшимся правым. Эта идеальная картина, на которую хорошо смотреть издали. А стоит к ней приблизиться, как начинают проявляться темные оттенки даже на светлых местах. Но Черчилль, этот опытный обсфукатор, умело ретуширует их, не сообщая читателям важных подробностей, которые, хотя и неспособны изменить общей картины, могут поубавить флер идеализма и сделать изображение более контрастным. Так, постоянно напоминая читателям, что его точные прогнозы не принимались к сведению, автор умалчивает о причинах своей непопулярности, из которых одна только индийская кампания или поддержка короля Эдуарда VIII (1894–1972) во время «кризиса отречения» много чего стоили. Да и сами его прогнозы далеко не всегда оказывались точными.

Упрощения распространяются и на вопросы перевооружения Британии в 1930-е годы. Согласно Черчиллю, он был единственным, кто настаивал на активном перевооружении и развитии авиации, в то время как Болдуин и Чемберлен делали все, чтобы путем сокращения военных расходов задобрить электорат и Гитлера. Действительность же была несколько иной. В марте 1935 года британское правительство представило Белую книгу, предусматривающую увеличение военных расходов. Фактически, с этого момента в Лондоне начали подготовку к войне. И если позиция властей в вопросе перевооружения и отличалась от предложений отставного министра, то не направлением выбранного курса, а масштабом и скоростью модернизации. Но даже в этих условиях к моменту начала войны британская промышленность располагала радаром и производила истребители Hurricane и Spitfire, которые позволили выиграть Битву за Британию.

Второй прием в арсенале Черчилля построен на контрасте. Например, при описании мышления Гитлера в 1938 году он использует коннотации стремительного и авантюрного поведения: «Нужно идти на риск. Нужно сделать прыжок…. Ждать, пока все будет готово, это значит ждать того времени, когда уже будет слишком поздно… триумфы одержаны только им одним благодаря… его смелости». Противостоящая же фюреру англо-французская коалиция характеризуется прилагательными «запоздалая», «нерешительная», со «слабой обороной», а сами западные политики «одураченными простачками», порождающими «порочный оптимизм».