Книга Джек на Луне - Татьяна Русуберг

Я вздохнул. До фильтра осталось еще несколько миллиметров, раньше времени гасить сигарету не хотелось.

— Может, я поздно ночью приехал?

— Нет, я весь вечер на ресепшине с отцом стояла, а ночью никто не звонил, — чикса улыбнулась, застенчиво демонстрируя стальные брекеты. — Мой отец — Флемминг.

Это хозяин кемпинга, что ли?

— А я сюда в гости, — говорю.

— Я так и подумала, — махнула чикса волосами. — А к кому ты приехал?

Я отстрельнул пальцами бычок и соскочил с лавки.

— К тебе, сладкая, — а сам слежу глазами за Рыжим. Он вовсю выпендривался на "Призраке" у бассейна и возвращаться пока не собирался.

— Правда?

Я скосился на девочку Адамс. Глазки блестят, ротик приоткрылся, сиськи под майкой от чувств ходуном. Мдя, по ходу, ошибочка вышла. Пора отсюда сматывать.

— Ты знаешь, что за обалдуй на моем байке куролесит?

— А, это мой брат, — бедняжка аж запыхалась и по щекам мазнуло розовым. — Матиас.

Я свистнул, чикса подпрыгнула:

— Матиас! Хорош кататься. Давай сюда!

Рыжий послушно развернул велик и подкатил к скамейке.

— С тебя еще одна сигарета.

— Это как? — стоит такой, хлопает прозрачными ресницами.

— Да так. Я тебе что сказал? Катаешься, пока я курю. А я докурил уже. Значит, ты должен мне еще одну. Правда, сладкая? — я облапил пухлые плечи Адамс и ткнулся лбом в крашеный висок.

— А, — пискнула она, — да-а, — и смущенно захихикала.

Я вытащил из пачки рыжего, что мне причиталось, вскочил в седло и нажал на педали.

— Это что, твой парень? — донесся сзади пораженный голос Матиаса.

Для девочки Адамс, по ходу, парень был невиданным еще достижением. Даже такой, как я.

1

Тут я должен кое-что объяснить. Долго думал, как описать мою встречу с тобой и вообще, все те события, где ты играешь главную роль — хотя, конечно, ты совсем не играешь, ты просто живешь, дышишь, смотришь на мир своими удивительными глазами. Сначала я хотел так и написать: "ты". Ты ехала мне навстречу, ты обернулась, ты сказала… А потом подумал: память странная штука. Может, то, что я помню, ты и не помнишь совсем. Или помнишь по-другому, и подумаешь, что я тут вру или выдумываю всякую хрень. Ну, чтобы приукрасить там или еще чего. Поэтому решил, что буду писать о тебе, как о других. Лэрке сказала, Лэрке посмотрела… Тогда ты, конечно, поймешь, что это ты, но в то же время это будешь не совсем сто процентов ты, потому что Лэрке — это тот человек, каким вижу тебя я. И если тебе покажется, что он в чем-то лучше, красивее, мудрее тебя — то гони эти мысли. Потому что они и есть настоящая ложь. Истина в моих глазах, Лэрке. В глазах смотрящего. Как бы мне хотелось увидеть тебя еще раз!

Жаворонок

Я решил все-таки поискать шлем. На самом деле, он был мне нафиг не нужен. Но я вроде как обещал матери, что поеду за ним. И потом, вдруг кто из соседей повесил его где-нибудь на виду, на заборе там или кустах. Это ж не наше гетто, где и велики-то тырят регулярно, несмотря на замок, не то что шлемы бесхозные. Может, ма или отчим заметят сине-желтые полоски, и как я тогда объясняться буду?

Короче, попилил я вокруг озера. Приехал на место — шлема нет. Ни на кустах, ни на заборах, ни на траве. Я и мостки осмотрел, где купался, и у камышей полазил — нефига, как корова языком. Проехал вверх по дорожке между виллами: думаю, может, его туда кто утащил. Заодно глянул на почтовый ящик у белой виллы — красивый, черный с выгравированными по металлу именами. Магнус, Эллен, Марк, Лэрке и София Кьер. Просто интересно было, кто мог тогда так обалденно играть. Хотя хрен знает, может, к этим Кьерам какой пианист в гости приезжал. Типа знаменитость.

Шлема никакого не нашел, развернулся и почесал обратно, к озеру. Думаю, закачусь щас в укромное местечко и курну еще разок. Тут навстречу мне велик из-за кустов выворачивает. Ну, я дал чуть в сторону, даже не посмотрел сначала, кто там рулит. А потом вижу… Блин, не знаю даже, как это описать. Сначала мне юбка бросилась в глаза — алая такая, цвета знамени мировой революции, реет себе гордо по ветру. И ноги из-под нее выстреливают — голенастые, с легким загаром и без всяких там дурацких лосин, в которые девчонки почему-то тут так любят запаковываться. Представьте, жара, пот, солнце — и чешет такая чикса в черных лосинищах. Волосы, что ли, на ногах прячет? А тут — прям глаза радуются.

Ну, я порадовал их немного, а потом выше глянул. И офигел. Вроде обычная девчонка — лицо сердечком, пухленькое такое и угрюмое, а вот глазами мы встретились — и все. Пропал я, растворился, всосался в этот взгляд, как в воронку. А чудо на велике мимо пронеслось, не сбавляя скорости. Меня только обдало ароматом осенней сирени, и по щеке будто мазнуло нежно цветочным пухом.

Обернулся на узкую спину в зеленой кофточке — думаю, посмотрю хоть, к какому дому свернет. Только не рассчитал, что дорожка идет под гору. Короче, пока я слюни ронял, руль у меня из рук рванулся, колесо повело, и — тадам! — вот я уже красиво лечу по воздуху и качусь по гравию, обдирая локоть и щеку. В довершение позора на меня сверху падает, брякнув звонком, "крутой байк". Лежу, такой, моргаю. Слышу — смех. Нежный, как птаха щебечет. Короче, девчонка эта притормозила, стоит вполоборота, смеется и голову закидывает — а шея длинная, линия невыразимая у горла, так и хочется пальцами провести. Чувствую, у меня улыбка дебильная до ушей, а поделать ничего не могу. Если бы мне еще раз пришлось с велика грохнуться, чтобы этот смех услышать, я бы это сделал, да и не только это — я бы в озеро на "Призраке" с мостков сиганул или в дерево башкой со всей дури — без разницы.

Вдруг она смеяться перестала, посерьезнела. Велик на подножку поставила и ко мне. Думаю, что такое? Тут до меня доперло. У меня же кровища на морде, да и по руке вон побежало. Я байк с себя спихнул и на ноги вскочил, чтоб не пугать. А она уже здесь — близко так, бровки нахмурены, а глаза яркие, калейдоскопические, невозможные, и волосы чуть встрепанные, и в них солнце застряло.

— Ты как? У тебя кровь, — донеслось сквозь шум в ушах. А я стою и сказать ничего не могу, пялюсь только на нее, как придурок. Обычно я с девчонками холодный, нагловатый даже, они из-за этого в старой школе вечно за мной бегали. А тут растаял, как сугроб под мартовским солнышком. Одна сплошная грязноватая лужа. — Может, к нас пойдем? У нас пластырь есть. Я живу тут рядом.

Раньше я бы первый за ней с радостью поскакал, точнее, похромал, прикинувшись тяжело раненым, чтобы такая лапка меня полечила. Но то было раньше. А теперь меня переклинило. Перед глазами замелькали красноватые вспышки. Вот Себастиан облизывает мне щеку и засовывает в ухо горячий слюнявый язык. Вот его пальцы хватают меня повыше локтя и сдергивают с дивана… И теперь моей загрязненной, изгаженной кожи, возможно, коснется — она?