Книга Люций: Безупречный клинок - Йен Сент-Мартин

— Тогда зачем ты это делаешь?

Колдун на мгновение отвел взгляд, его блестящие глаза внезапно стали усталыми и задумчивыми.

— Сложно ответить, — он вновь посмотрел на Люция, но уже не в упор, — у тебя терпения не хватит выслушать.

— Его и сейчас не хватает.

— Справедливо.

Двери в комнате снова распахнулись, впуская внутрь облаченного в жемчужный доспех Чезаре.

— Что это за чертовщина? — вопросил апотекарий. Отвращение скрутило слова в кислое шипение. Заряженный болт-пистолет в руке был наготове.

Люций хотел было достать оружие, но вовремя вспомнил, что его клинок всё еще обнажен. Выдохнув сквозь зубы, он вложил оружие в ножны. Люций встретился взглядом с Чезаре и едва заметно кивнул ему. Апотекарий смягчился и спрятал болт-пистолет обратно в кобуру.

— Брат, зачем меня вызвали в логово этой ублюдочной ведьмы? — Чезаре усмехнулся глядя на силуэт колдуна. Он повернул горящие линзы шлема к Люцию, с лязгом воздев указательный палец латной перчатки и обвиняюще ткнул его в сторону колдуна за кафедрой.

— Этого самопровозглашенного Композитора?

— Да потому что наш лидер попросил, конечно же, — ответил колдун, улыбаясь шире при виде мимолетной неуверенности, исказившей лицо Люция, — кое–что произошло и он посчитал, что ты найдешь это весьма занимательным.

Чезаре остановился рядом с Люцием, искоса взглянув на мечника, а Композитор продолжил.

— Мы получили сообщение.

II.II

Она поднесла палец к его губам и весь мир вокруг исчез.

Легчайшим прикосновением, исполненным нежной ласки, она притронулась к Диренку и зажгла огонь в его плоти. Холмы, окружающие их, уменьшились и превратились в размытые пятна. Он и зеленые глаза, поглотившие разум — единственное, что существовало на свете.

Гипнотический взгляд самых прекрасных зеленых глаз. Диренку казалось, что это врата, двойные порталы в зеленые леса, наполненные жизнью и радостью. Раб отдал бы всё на свете, чтобы провести жизнь в таком месте. За поцелуй ему точно даруют ключ от входа.

Тонкий, бледный, как молоко, палец остановил руку. Тяжелый лоб Диренка поморщился от замешательства, но его хмурый взгляд тут же растворился в её улыбке. Девушка развернулась, каштановые волосы плавно закружились вокруг смутившегося лица, и она бросилась вверх по склону холма. Звонкий сладкий смех тянулся за незнакомкой, словно музыка.

Диренк побежал следом, слыша чужой лающий смех, что срывался с его собственных губ. Тяжелый, грубый звук в сравнении со смехом девушки, но это, казалось, вовсе её не беспокоит. Настоящий смех раба XII легиона и он знал, что незнакомка чувствует, как он бежит следом за ней.

Большими и мощными шагами Диренк быстро догнал её. Девушка вскрикнула, развернулась, глаза заблестели и она прыгнула к нему в объятья. Внезапная тяжесть вывела раба из равновесия. Пара рухнула на землю и, смеясь, покатилась по склону холма. Радостные крики стали еще громче и они остановились у подножья. Колышущийся океан мягкой травы наполовину скрывал их тела.

Лицо Диренка стало пунцовым. Человеческая сексуальность не была чужда тем, кто служил потерпевшим неудачу на Терре, они даже вступали в интимную близость. Пожиратели Миров ввели жесткую доктрину размножения, чтобы гарантировать сохранение смертного населения рабов на борту их флота, несмотря на набеги и грабежи других падших легионов и тех, кто принадлежал к их собственному.

Самого Диренка когда–то избрали — его рост и крепкое телосложение позволили пройти евгенические испытания хозяев. Жестокий и бесчеловечный процесс, установленный апотекариями XII легиона, оставлял желать лучшего. Сам акт был стерильным и далеким, лишенным какого–либо тепла и человечности. Он больше напоминал хирургические процедуры, чем занятие любовью.

Диренк вздрогнул, осознавая насколько судьба изменила его жизнь. Он вырос во тьме на борту «Бойцовой псины», погрязнув в крови, ненависти и жестокости жизни на службе у Пожирателей Миров. Все–таки, каким–то неуловимым образом нашелся легион хозяев, которые, казалось, ничего не требовали от него, кроме счастья. Он должен был воспротивиться легкости происходящего, но был слишком одурманен.

Слава таилась в поклонении Богу Войны. Кровь и черепа — честь и победа. Но здесь, в этом месте, в тени другого божества поселилось удовольствие. Настоящее удовольствие. Блаженство. Диренк посмотрел вниз в глаза девушки — он хотел её больше, чем любой победы на поле боя.

Диренк слегка наклонил голову, девушка приподнялась и закрыла глаза невероятно зеленого цвета. Их губы соприкоснулись.

— Что за сообщение?

Вопрос Чезаре отобразил мысли Люция. Сомнамбулическое состояние привело его сюда, и он не мог понять, с какой целью. Действительно ли Композитор позвал его, как говорил? Колдун лучше, чем кто–либо на борту «Диадемы» знал о шаткости своего положения и о том, что Люций был единственным, кто не позволил оставшейся Когорте Назики распять и освежевать его на порталах верхних палуб.

Ненависть являлась одной из немногих вещей, которые поддерживали жизнь Люция Вечного. Он творил чудеса благодаря этой ненависти. И, всё же, неосведомленность затуманила его разум, а потеря контроля свернула кислоту в его венах, как никогда прежде. Это слишком хорошо напомнило ему о том месте, в котором он оказывался всякий раз, когда терпел поражение.

Это напомнило ему о смерти.

— Весомое послание, — ответил Композитор, — из царства богов через умы восьмидесяти трёх душ, у которых есть дар. Оно предназначено только для ушей Вечного.

Люций сплюнул на палубу и стал наблюдать, как шипит и пенится сгусток мокроты, въедаясь в металл.

— Да мне все равно, просто скажи.

— Как пожелаешь, — подобострастно ответил колдун. — Я не слушал и поместил послание в последний канал передачи, чтобы ты смог прослушать его, когда захочешь.

Композитор постучал посохом по полу и этот стук каким–то образом пробился сквозь крики, заглушавшие всё вокруг. С вершины хрустального купола раздалось жужжащее бормотание. Появилась насекомоподобная конструкция, как те, что удерживали кричащих рабов вдоль стен. Она повисла над кафедрой на одной из болтающихся подвесных сфер, сжимая в своих клешнях из дымного стекла хрупкое тело пожилого человека.

Он застыл посреди жуткого крика, его изможденное и морщинистое лицо замерло в выражении чистого ужаса. С самого детства, с момента ритуального ослепления, его глазницы зашили серебряной нитью. Швы мерцали в свете факелов, сверкая за полем магической энергии, подобной болезненному дыму, который заключил человека в клетке конкретного момента во времени.

Композитор кивнул, и механизм опустился перед Люцием и Чезаре. Клешни раскрылись со свистом, рассевая поле психической энергии, и выронили человека на пол. Костлявые конечности глухо треснули о палубу. Он лежал там и дрожал, хрипло, неглубоко дыша сквозь почерневшие зубы.