Книга Я бы на твоем месте - Евгения Пастернак

– Чего так? – спросил Тихон.

– Да уговорили, – сказал Виктор, – там, короче… В общем, не могу подвести мужиков. Да и пузо вот выросло…

Виктор похлопал себя по животу.

Эта нескладная попытка пошутить так тронула Тихона, что он от неожиданности кивнул. И сказал:

– Ладно.

Отец недоверчиво взглянул прямо в глаза Тихону. Тот не отвел взгляд.

– Супер, – сказал Виктор. – Через полчаса.

И вышел.

* * *

Тихон уселся на трибуне в стороне от немногочисленных зрителей и, пока отец с друзьями разминался, малевал в блокноте.

Мысли скакали, потому и рисунки получались невнятные. Какие-то каракатицы с ручками. Попытался нарисовать Арину, но получилась перекошенная физиономия с выпученными глазами. В принципе, очень похоже на Аринино лицо, когда он ее поцеловал. Но не вдохновляло.

Наконец игра началась. Тихон и не предполагал, что его так увлечет. Тяжелые тела бывших профессионалов носились по коробке с мощной грацией. То и дело кого-то сбивали с ног или вбивали в борт (правда, тут же с шутками поднимали). Шайба летала так, что Тихон не успевал за ней уследить. И когда папа вколотил гол в чужие ворота, Тихон не удержался от радостного вопля. Правда, спохватился и сделал вид, что увлечен набросками, но папа, кажется, заметил.

– А Витек еще ничего, – сказал квадратный мужик на переднем ряду, обращаясь к соседу, худому и сутулому. – По воротам попадает.

– Ну он же по молодости звездил! – отозвался худой. – В сборную чуть не попал…

Тихон напрягся. Он понял, что хочет услышать историю отцовского похода в сборную из чужих уст.

– Кто тебе сказал? – усмехнулся толстый. – Небось, сам Витек?

– Не помню… Наверное.

– Да не звал его никто! – махнул рукой толс-тый. – Хотя он с чего-то решил, что он прям Харламов. На каждой тренировке с тренером задирался, нас поучал. Достал всех… Ну мы с парнями и прикололись. Напечатали ему письмо на спорткомитетовском бланке – Малышев там часто бывал, спер для такого случая. Так, мол, и так, Виктор Петрович, ждем вас на спортбазе первого апреля ровно в двенадцать.

Тихон почувствовал, как уши наливаются красным.

– И чего, – оживился худой, – поехал?

– Полетел! – хохотнул толстый. – Только перед этим всю команду послал на хрен. Обозвал неудачниками и ушел, такой гордый.

– И чего? Как его в сборной приняли?

– Толком не знаю, – пожал плечами толстый. – Но вернулся Витенька тише воды ниже травы. Доиграл сезон молча. А потом кто-то из «Динамо» подогнал ему спортбар, считай, задаром. Он теперь бизнесмен!

– Да как тебе сказать… бизнесмен, – теперь пришла очередь худого блистать осведомленностью. – Я эту историю немного знаю. Через тот бар много чего левого прокачивается. И алкоголь, и спортпитание…

Тихон пересел подальше. Ему было противно и стыдно.

* * *

Жанна вышла из подъезда и осмотрелась. Лазуркин был на месте.

Она подошла к машине и постучала в окошко. Лазуркин опасливо помотал головой. Жанна как можно безмятежнее улыбнулась. Андрюша опустил стекло наполовину.

– Ну? – спросил он.

– Хотела уточнить, – сказала Жанна, – ты решил поговорить с моей дочерью?

– Да, – ответил Лазуркин. – Потому что не надо было меня унижать! Отвратителен я ей был! Да это ты мне была противна! Ты же с половиной фирмы переспала! Потому и не знаешь, кто у твоей доченьки папа!

Жанна сделала полшага к машине. Лазуркин ткнул в кнопку, окно почти закрылось.

– И я все расскажу твоей байстрючке! – крикнул Лазуркин в оставшуюся щелку.

– Нет, – сказала Жанна. – Не расскажешь.

– С чего бы? – фыркнул Лазуркин. – Шефу моему ты уже призналась, что тот пост был шуткой! Если ты придешь и скажешь, что передумала… Думаешь, он тебе поверит? Решит, что шизофреничка, я его уже потихоньку к этой мысли начал подводить…

– Значит, так. – Жанна говорила медленно и внятно, чтобы каждое слово дошло до собеседника в своей предельной ясности. – Если ты посмеешь сунуться к Арине, я тебя… Нет, не убью. Получить большой срок из-за такой мрази? Нет. Я тебя кастрирую. Вколю снотворное, проснешься – и все уже готово. Думаю, с учетом обстоятельств и явки с повинной меня даже сажать не будут. Дадут условное.

– Ха-ха! – дрогнувшим голосом сказал Лазуркин. – Очень страшно.

– Надеюсь, – улыбнулась Жанна. – Потому что если сейчас тебе, гнида, не страшно, то потом будет стыдно. Перед курочками. Пока… петушок.

Она развернулась и пошла домой.

Андрюша попытался тронуться, но понял, что руки у него трясутся хуже, чем после недельного запоя.

* * *

Папина команда проиграла 7:12. Отец из раздевалки вышел угрюмый и злой.

– Не, ты видел? – спрашивал он Тихона, пока вел машину. – Я открываюсь, а они там перепасовку на синей линии устроили! Они нормальные вообще? А какой я Лешке пас дал во втором? На клюшку выложил, просто ткни – и в воротах! Нет, надо дриб-линг свой показать! Ну их в пень! Правильно я на «Ночную лигу» не ходил! Чего молчишь? Я прав? Они все козлы?

– Да я не смотрел особо, – соврал Тихон.

Виктор обиженно хмыкнул и заткнулся.

Дома он долго не мог уснуть, пошел на кухню попить водички – и заметил свет в комнате сына. Заглянул. Тихон спал в одежде, свернувшись на тахте калачиком. Настольная лампа освещала разбросанные по столу рисунки.

Виктор подошел, чтобы выключить свет, и замер. Рисунки были простые, в десяток штрихов максимум, но Тихон умудрился передать и скорость шайбы, и силу столкновений хоккеистов, и треск бортов.

Только одна картинка была прорисована тщательно: человек в хоккейной амуниции с клюшкой наперевес… и с огромными черными крыльями. Лицо человека пряталось за решетчатой маской.

* * *

Вкус победы был недолог. Уже в лифте Жанна поняла, что прошлое догоняет. Что никуда ей от него не деться. Потому что Лазуркин найдет способ нагадить. А жить, боясь каждого шороха, жить, зная, что в любой момент Арине кто-нибудь добренький вывалит правду, невозможно.

«Черт бы побрал эту вашу правду!» – подумала Жанна.

А потом она подумала, что врать несравнимо проще. И даже трусливо решила, что «вот пусть Лазуркин и рассказывает». И поймала себя на том, что плачет. И в очередной раз напомнила себе, что она взрослый человек. И что она сейчас пойдет и сама, своими собственными словами, разрушит свои отношения с дочкой. Потому что она сама в свои пятнадцать никогда бы в жизни маму не поняла и не простила.

Говорить она начала сразу, с порога, не разуваясь, чтобы не расплескать решимость.

Да, она не знает, кто Аринин отец. Не стала выяснять. Да, раньше она врала, что папа умер, когда Арина была совсем маленькая. И фото показывала совсем постороннего человека. Да, это неправильно. Но с другой стороны, она никогда не рассказала бы правду, если бы не угроза шантажа.