Книга Дни гнева, дни любви - Роксана Гедеон

– Продав особняк, которым не пользуемся, мы бы значительно улучшили наше положение…

– Ох, я лучше продам свои драгоценности!

– Какие?

Этот вопрос еще больше загнал меня в тупик. Действительно, какие? Я стала думать об ожерельях, диадемах, кольцах, чувствуя, что мне жаль расставаться с ними со всеми. Я была просто не в силах сделать это.

– Но делать-то что-то надо, – обреченно проговорила я.

– Так вам и драгоценностей жаль? Я тяжело вздохнула.

– Пожалуйста, не думайте, что я такая скряга. Ведь это фамильные драгоценности. Там редчайшие жемчуга, бриллианты, рубины, – все это не я приобрела, они передавались из поколения в поколение… Да еще подарки королевы, свидетельство ее дружбы. Как вы думаете, имею ли я право расстаться со всем этим?

– Ну уж с особняком-то вы расстаться можете.

– Нет! Не могу. Надо придумать какой-то другой выход. Паулино пожал плечами, всем своим видом давая понять, что ему больше нечего мне посоветовать.

– Хорошо, – сказала я задумчиво. – Вы можете идти. Я сама подумаю над всем этим.

Когда он ушел, я потушила в кабинете все свечи, кроме одной, – мне всегда легче думалось в полумраке. Но на этот раз даже темнота не помогла. Я никак не могла сосредоточиться, расхаживая взад-вперед по кабинету и ломая пальцы. В голове возникали лишь обрывки мыслей. Клавьер… Пятьсот тысяч, особняк, драгоценности… И того, и другого было жаль. Да и вообще жаль было расставаться с чем-либо, тем более под нажимом Клавьера. Это казалось мне чересчур унизительным. Была и другая сторона вопроса. До сих пор революция, за исключением мелочей, материально почти не зацепила меня. По крайней мере, сейчас я имела все, что имела при Старом порядке. Если я стану распродавать свое имущество, это, фигурально говоря, ознаменует еще одну победу революции над де ла Тремуйлями. Согласиться на такое можно лишь в крайнем случае, а такое время, как я думала, еще не наступило.

Я услышала шаги в коридоре. В дверях показался белый чепец Маргариты.

– Мадам, я пришла сказать вам, что…

Она осеклась, увидев, что я встревожена, и лицо ее смягчилось.

– Что это вы в потемках сидите? И о чем думаете? Я недовольно качнула головой, не отвечая.

– Забудьте вы об этом Клавьере, – бойко затараторила Маргарита, не оставляя мне времени даже на то, чтобы удивиться, откуда ей об этом известно. – Слыханное ли дело, чтобы такая знатная дама печалилась о том, где ей взять деньги! Да вам же стоит сказать об этом королеве, и у вас будет хоть целый миллион… Вот вы как побледнели-то от этих мыслей!

Расширенными от изумления глазами я смотрела на Маргариту. Боже, что это за женщина. Я, вероятно, совсем сошла с ума, если даже не вспомнила о том самом простом выходе, который предложила она. Ну конечно, есть же еще во Франции королева. Она поможет мне. Да если бы я знала, что дело так обернется, я бы выпросила что-нибудь и у Леопольда. И у отца, который, судя по всему, недостатка в деньгах не испытывает. Хотя нет, у отца, вероятно, просить не следовало бы… Впрочем, сейчас это не должно занимать меня. Я вспомнила о Марии Антуанетте – и это главное.

– Да-да, – произнесла я вслух, – ты права. Ты просто золото, Маргарита.

– Так я помогла вам?

– Ты просто спасла меня, дорогая. Я понятия не имела, что мне делать. А ты… что ты хотела сказать, когда шла сюда?

– Я не принесла вам ужин, мадам, потому… потому что адмирал вернулся домой. Он там, внизу. И я подумала, что вы, пожалуй, захотите к нему спуститься.

– Он один? Без женщины? Маргарита удивленно уставилась на меня.

– Один, мадам. А что еще за женщина такая?

– И он никогда не приводил сюда женщин?

– Никогда, мадам, – ответила она.

Подумав какой-то миг, она с негодованием добавила:

– Да что вы такое говорите, милочка! Приводить сюда женщин? То, что он здесь целыми неделями не бывал, – это правда, но никаких женщин я не видела. Еще чего! Это только через мой труп могло случиться.

Я вздохнула. Приходилось отвергнуть предположение о том, что Тереза шпионила. Клавьер все это сделал, чтобы посмеяться и надо мной, и над Франсуа. Впрочем, меня мало задевает то, с кем адмирал проводит ночи. Но, если предположение о Терезе отпадало, приходилось снова задуматься над тем, почему Клавьер знает обо мне «все». Я вновь вернулась к версии о продажной прислуге. Я подозревала, что в доме кто-то подкуплен, вот уже больше года, но понятия не имела, кто именно.

– Я спущусь, Маргарита, – сказала я решительно. – Пожалуй, мы с адмиралом поужинаем вместе.

2

В окно столовой светила луна – желтый пронзительный круг на темном ночном небе с черными облаками. На фоне ночи силуэты деревьев в саду казались зловещими. Слышно было, как трепещет листва на ветру. Начиналась гроза.

Франсуа стоял у окна, в полумраке красновато мерцал огонек его сигары. Я по одной позе адмирала определила, что он не совсем трезв. Да и чего ради, будучи трезвым, ночью вовсю раздвигать портьеры на окнах.

Гулко ударил гром, и ослепительно-голубой свет молнии озарил весь дом. Дождь настойчиво забарабанил по стеклу. Слышно было, как гнутся деревья под ветром. Через поднятую раму окна свежий воздух вихрем ворвался в комнату, развеял мои юбки.

Я вошла в столовую.

– Закройте окно… Полагаю, брызги дождя уже достаточно вас отрезвили.

Он опустил раму и повернулся ко мне. Лица его не было видно. У меня не было ни малейшей догадки о том, что он думает.

– Вы вернулись? – спросил он.

– Да.

– А где же вы были почти два месяца?

– В Бретани, в Сент-Элуа. Там надо было уладить кое-какие дела. Кроме того, мне кажется, вам должно быть безразлично, где я была.

Я говорила спокойно, но очень холодно. Он пожал плечами, словно давал понять, что ему действительно безразлично. Воцарилось молчание. Я, чтобы поддержать разговор, оглянулась по сторонам.

– Надеюсь, сударь, вы не возражаете против того, чтобы мы вместе поужинали. Как бы там ни было, нам есть о чем поговорить.

– Я пришел сюда только по этой причине.

Стало быть, мы оба хотели одного и того же – разговора. Право, я начинала думать, что все пройдет легче, чем я представляла.

Я позвонила, вызывая прислугу, и мы сели за стол. Дворецкий бесшумно двигался вокруг нас, наполняя наши бокалы вином и зажигая на столе свечи в канделябрах. Подали легкий ужин. Мы стали молча есть – молча по двум причинам: во-первых, хотелось говорить без свидетелей, во-вторых, нам обоим надо было собраться с мыслями. А я вдруг вспомнила тот давний февральский вечер, на который возлагала столько надежд. Тогда тоже был сервирован ужин, горели свечи, сиял хрусталь… Вот только я тогда была другая. Я тогда еще на что-то надеялась. А теперь Франсуа был мне неприятен, и в моей голове часто возникало искреннее недоумение: как могло случиться так, что я стала его женой?