Книга Просто о любви - Татьяна Алюшина

— Напомните мне, — потребовала чиновничьим холодным тоном Сима. — Если я правильно помню, то по должностной инструкции, учеников младших классов категорически запрещено оставлять одних, без присутствия преподавателя или персонала школы не только на уроках, но и во время перемен?

— Но я всего на пять минут… — покраснела учительница, мгновенно превратившись в обвиняемую, — только в туалет…

Сима величественно и снисходительно посмотрела на нее и перевела на директрису многозначительный взгляд, под которым та заскучала…

— Идем дальше! — перехватив окончательно прокурорские обязанности, продолжила Сима. — Мальчик, подойди сюда, пожалуйста. Не бойся.

Леша развернулся, посмотрел на маму с папой вопрошающе, не узрев видимых возражений, нерешительно подошел. Сима поставила его рядом со скромно молчавшей Стаськой.

Надо сказать, что Леша был мальчиком большеньким — на голову выше Стаськи и раза в два толще, по-хомячьи щекаст, с толстой попищей и выпирающим животиком. Картина вырисовывалась, прямо сказать, неоднозначная…

— Вы хотите убедить меня, что Станислава по собственной инициативе, ни с того ни с сего подошла к вот этому мальчику и ударила его в нос? — делая упор на полной невозможности данного заявления, спросила Сима.

Директриса и учительница уставились на детей в полном замешательстве, словно увидели их в первый раз.

Но Сима только начала!

— Наталья Алексеевна, насколько мне известно, Станислава неоднократно подходила к вам, жаловалась, что ее обижают, и просила принять меры?

— Ну… — учительница еле сдерживала слезы, откровенно не понимая, что происходит, — да, она говорила, что ее дразнят…

— И не только дразнят! — повысила обвиняющее голос Сима. — Значит, признаете, что сигналы поступали?

Теперь уже четверо взрослых — родители Мишины, директриса и Серафима — уставились вопрошающе на юного педагога.

— Ну да! Признаю! — каялась учительница. — Стасенька жаловалась! Но они же дети! Обзывают друг друга, ну и что? И все дети в классе сказали, что она первая ударила!

— Да? — прогремела вопросом Сима. — Я думаю, все было точно наоборот! Но раз в вашей школе обвинения строятся на основании показаний семилетних детей… — И, выдержав многозначительную паузу, строго посмотрела на директрису.

Та уже давно сникла, поняла, что вдряпалась, и успела сто раз пожалеть, что устроила это разбирательство — надо было наказать обоих, и все дела!

И кто эта дама? А если чиновник из министерства?! Вон и инструкцию знает! Чиновник, точно! Сразу с тоской вспомнилось про пенсию, шатающееся директорское кресло, и с ужасом представились все последствия, коими может закончиться для нее это разбирательство…

— …Давайте у детей и спросим! — узрев на лице директора ожидаемый результат, закончила фразу Сима. — Так! Алексей, скажи нам честно, не бойся, тебя никто не будет ругать! Ты обзывал, обижал Станиславу?

Лешка вопросительно посмотрел на родителей, в надежде, что те подадут знак ничего не говорить и не отвечать, не найдя поддержки, шмыгнул недышащим, заклеенным лейкопластырем носом.

— Да… — прошептал он.

— Не слышу? — потребовала всенародного озвучения Сима.

— Да, я ее обзывал, — чуть громче сказал мальчик.

— И только?

Он снова посмотрел на родителей в надежде на поддержку, шмыгнул носом, пустил покаянную слезу.

— Я скинул ее тетрадки с парты.

— И только? — не прониклась Сима. — Ты ее толкал?

— Не-е помню-у-у… — разрыдался Лешка, — толкнул, мо-ожет!

— Это было первый раз? — мягче спросила Сима, убавив напор.

— Не-е-ет! — покаялся мальчонка и кинулся к папе.

— Так! Подведем итог, — осталась довольна проведенным опросом Сима. — Мне картина происшествия совершенно ясна! Станиславу постоянно терроризировали, задирали, обзывали, толкали, шпыняли! Я думаю, в этот раз, когда Леша Мишин стал ее толкать, она отмахнулась и случайно попала ему по носу! Из всего выясненного здесь следует: что должностные инструкции нарушаются, первоклассники предоставлены сами себе, детская жестокость поощряется, жалобы остаются неуслышанными, дети становятся объектом обвинения самих же истязателей. И данное поведение поддерживается преподавательским коллективом! — Прогремев постановлением суда, Сима смягчила впечатление, чтобы не перегнуть палку: — Странно, я о вашей школе имею совершенно иные сведения, как о благополучной, с сильным преподавательским составом…

Наступила тишина. Сима выдержала паузу, дав прочувствовать присутствующим взрослым всю глубину обвинительного приговора.

— Так. Теперь с вами… — И она развернулась к семье Мишиных.

Те затосковали уже давно — в середине судилища, пятой точкой чувствуя, что от этой бабы можно ожидать каких угодно неприятностей, и мечтали лишь об одном — испариться из этого кабинета как можно скорее!

— Вы знаете, что для трудноуправляемых детей, склонных к жестокости, есть специальные учебные заведения? — вкрадчиво-страшным, чиновничьим тоном поинтересовалась Сима.

Степень перепуга четы Мишиных и так уже зашкаливала, а тут с ними случился временный паралич, образно называемый в народе «кондратием», — они живо представили себе перспективку такого специального учреждения и позеленели на глазах у публики.

Сима осталась довольна результатом.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — слегка ослабила она напор. — Будем считать данный инцидент случайным и надеяться, что такое больше не повторится! Мне бы не хотелось переводить Станиславу в другую школу.

Она величественно встала со стула.

— Я думаю, детям и их преподавателю пора на урок! — И, приподняв предостерегающе одну бровь, для проформы спросила: — Или у нас есть еще какие-то непроясненные вопросы?

— Нет, нет! — замахав двумя руками, перепугалась директриса.

— Вот и хорошо!

И Серафима красиво, величественной, неторопливой поступью, в полном соответствии княжескому званию, удалилась.

Больше Стаську никто никогда в школе не обижал. Ее побаивались, уважали, старались не задевать, можно сказать, холили и лелеяли, особенно мальчишки.

А Лешка Мишин стал первым помощником управляющего одного из самых крупных банков в стране.

— Излагай! — дала отмашку тетушка, когда стол был накрыт, чай разлит по чашкам. — Утром я звонила в больницу, Василий Федорович жив и стабилен, из чего делаю вывод, что беда у нас личного порядка.

— Личного! — печально вздохнув, подтвердила Стаська.

Повертела кусок пирога в руке, вздохнула, еще разок примерилась и откусила большой кусок.

— Это обнадеживает, — оптимистично заявила княгинюшка.