Книга Как понравиться маньяку - Юлия Климова

– Вот и я о том же, – кивнул он. – Протестовали против строительства магазина, а теперь все спокойно: народ обувку покупает, и все довольны. Я в окно очень люблю смотреть, особенно когда дождь и по стеклу сползают ручейки холодной воды… Н-да… – стоматолог задумался и продолжил: – Хотя вояк не так уж и много было, выйдут, потопчутся, и по домам. В таких делах очень важно – есть предводитель или нет. Без предводителя революция невозможна. Как думаете, прав я?

Максим Григорьевич чуть ли не плакал от того, что не может говорить, – в голове вертелось огромное количество вопросов. Для поддержания беседы он захлопал ресницами и заурчал.

– Вот, вот, – одобрил Самуил Потапович. – Бегал там один мужичок, руками махал, вроде даже подписи у прохожих собирал, но, видно, вожак из него плохой был. Народ его вяло поддерживал, демонстрации всего человек из пятнадцати-двадцати состояли. Жалкое зрелище, скажу я вам, никакого размаха.

Закончив лечение зуба, Самуил Потапович заполнил карту, дал рекомендации по ухаживанию за полостью рта, пожелал доброго пути и распрощался с Кочкиным. Но Максим Григорьевич уходить не собирался, он вышел в коридор, сел в мягкое удобное кресло и стал ждать, когда остатки анестезии растают. Сердце его бешено колотилось, а в носу по-прежнему щекотало. Он сам удивился тому, что даже не заметил, как ему вылечили зуб: он так внимательно слушал стоматолога, так старательно запоминал каждое его слово, что страх пропал, а сам процесс лечения отошел на задний план.

– Что-то забыли или опять сломали зуб? – спросил Самуил Потапович, когда Кочкин вновь зашел в кабинет.

– Нет, – мотнул головой Максим Григорьевич и почувствовал, как язык становится более послушным. – Мне необходимо поговорить с вами.

Он достал удостоверение следователя и протянул изумленному стоматологу.

– Однако, – усмехнулся тот и положил ручку на стол.

Самуил Потапович знал немного, но все же полученная от него информация была для Кочкина очень ценной. Раньше на месте магазина находился двухэтажный дом. Некогда это была библиотека при педагогическом институте, потом за ненадобностью «храм литературы» закрыли, а на подъезде появилась новая вывеска: «Нотариальная контора». Вот тогда и случилась первая демонстрация – мужчина в удлиненной куртке вышел к дому с плакатом, на котором было четко написано требование: разогнать всех нотариусов по лесам и полям и вновь открыть библиотеку. Контора по каким-то причинам так и не распахнула свои двери перед общественностью, и около восьми месяцев ничего интересного за окном стоматологической клиники не происходило. Самуил Потапович даже заскучал. Но одним солнечным днем вдруг набежали рабочие, воткнули в землю столб с табличкой, оповещающей, что на месте старого дома появится новый – обувной магазин «Коллекционер». Работа закипела, а пропавший на время мужчина вновь появился, и вновь с плакатом. Собирая вокруг себя кучку зевак, он толкал речи и однажды даже читал стихи. К сожалению, Самуил Потапович лица мужчины разглядеть не мог – плохо видел вдаль, да и народ все время мелькал. Максим Григорьевич узнал только то, что мужчине по виду было от тридцати до сорока пяти лет. Разрыв приличный, что не радовало.

Вспомнив о том, что Курочкин, взывая к справедливости, тоже устраивал мини-митинг с плакатом, Кочкин показал стоматологу его фотографию, но Самуил Потапович отказался брать на себя ответственность в опознании, только покачал головой и сказал: «Не разглядел я его, не разглядел».

Дом снесли и в рекордно короткие сроки построили новый – гораздо больше и современнее. Народ потянулся покупать обувь, а о недовольном мужчине никто с тех пор и не вспоминал.

Максим Григорьевич поблагодарил Самуила Потаповича и за вылеченный зуб, и за предоставленную информацию и покинул кабинет в приподнятом настроении – еще никогда поход к стоматологу не оставлял на его душе такого волнительно-приятного осадка. Кочкин хотел немедленно отправиться в педагогический институт, к которому относилась библиотека, но, глянув на часы, отложил это на завтра. Просмотр кассет в магазине плюс лечение зуба заняли почти весь день. Вспомнив, что у него сегодня дежурство у Лисичкиной Олеси, он потрогал языком вылеченный зуб и поспешил к заскучавшей без своего хозяина «восьмерке».

* * *

– Ты все испортила! Как ты могла! – воскликнула Ника после затянувшегося бойкота, объявленного Леське еще вчера. – Он уже почти поцеловал меня, это было удивительное мгновенье, в моей душе играли скрипки, и я верила, что счастье близко!

Леська, чувствуя, что вина ее безгранична, целый день нервничала, почти ничего не ела и подлизывалась как могла. Конечно, она испортила трепетный вечер своей подруге, но кто же знал, что у тумбочки отвалится ножка!

– Прости, пожалуйста, – взмолилась она, жалобно тряся подбородком. – Я свинья, признаю, но, с другой стороны, это тебе на пользу. Когда мужчина преодолевает препятствия, он потом больше ценит… – Боюсь, что такое препятствие, как ты, преодолеть просто невозможно! – перебила Ника.

– Не такая уж я и ужасная!

– Очень даже ужасная!

Леська демонстративно отвернулась к двери комнаты, а Ника к окну. Каждая затаила обиду, которую в этом столетии ни одна, ни другая прощать не собиралась.

– Ничего ты не понимаешь, – сказала Леська после минутного молчания. – Я, может быть, перед смертью, – она постаралась погромче всхлипнуть, – хотела порадоваться за вас. Я сейчас такая чуткая и ранимая, каждый день для меня – праздник. Пение соловьев, крик чаек, подснежники – все особенно радует и наполняет душу восторгом…

Ника обернулась и посмотрела на подругу – подозрение, что та от переживаний лишилась рассудка, очень ее волновало и расстраивало. И где это она подснежники видела, а про чаек и соловьев даже спрашивать страшно.

– …я же как раньше жила, – с упоением продолжала Леська, – все по кругу, все одно и то же, простых и в то же время удивительных вещей не замечала. Вот тебе редко звонила, здоровьем твоим мало интересовалась… Теперь, конечно, поздно мне сокрушаться, жизнь прожита, и несколько лишних дней никто мне не подарит. – Леська потянула на себя край бежевой скатерки и промокнула уголком сухие глаза. Откинула голову назад, прижала руку к груди и продолжила: – Спасибо маньяку-Телефонисту за то, что открыл мне глаза на мир…

Тут Ника увидела в окно вылезающего из машины Кочкина и облегченно вздохнула – вдвоем терпеть Леську как-то легче.

– Следователь идет, – сказала она, направляясь к двери, – обязательно расскажи ему, за что ты благодарна маньяку-Телефонисту, хотя не надо, кто знает, может, у Максима Григорьевича слабое сердце, которое таких откровений просто не выдержит.

– А ты меня простила? – торопливо спросила Леська, вскакивая со стула.

– Простила, – ответила Ника, полагая, что так будет лучше и для ее собственного сердца тоже.

Увидев Кочкина, Леська, к своему изумлению, запаниковала, в голову полезли какие-то дурацкие мысли и появилось неуместное желание отправиться к зеркалу и внимательно изучить свое отражение.