Книга Фрейлина - Шеннон Дрейк

Гвинет было приятно, что Кэтрин в последние минуты жизни узнала Рована и попросила отвезти ее за пределы замка. Энни сказала своей госпоже, что видела такое прояснение разума раньше и что, к сожалению, оно часто наступает перед самой смертью. Это последнее временное облегчение перед тем, как больная отправится на небеса, потому что такая добрая леди, как Кэтрин, может попасть только на небо.

Последние недели перед смертью жены Рован провел в суровом молчании, словно окутанный холодным туманом. Если бы он не держался так холодно и отчужденно, если бы не смотрел как будто сквозь Гвинет, словно ее вообще здесь нет, она испытывала бы к нему только глубокое сочувствие — хотя, конечно, знала, что сочувствие ему не нужно ни от кого, и в особенности от нее. Она понимала: Рован не хочет, чтобы она вообще находилась здесь, и терпит ее лишь потому, что ее присутствие необходимо для Кэтрин.

Никто из сопровождавших супругов Грэм на эту прощальную прогулку не сошел с коней. Гвинет сидела на своей кобыле, а рядом были Тристан, преподобный Реджинальд Кеох, сиделка Агата и еще несколько человек из тех, кто служил в замке. Все они стояли молча позади владельца замка Грей и его супруги, словно почетная стража.

Рован долго молчал, потом повернулся к остальным и сказал просто:

— Все кончено.

Он нежно прижимал тело жены к груди и с отстраненным видом смотрел перед собой. Больше ему ничего не надо было говорить, и он просто повернул коня и начал спускаться с холма.

Когда они вернулись в замок, Рован отнес Кэтрин на ее постель, все остались ждать его приказаний. Даже преподобный Кеох не был приглашен присутствовать при том, как лорд Грэм будет в одиночестве молиться о своей скончавшейся жене. Священник, как и все остальные, ждал своей очереди, чтобы отслужить панихиду. Гвинет могла лишь догадываться, какие демоны зло смеялись над Рованом, когда он сидел с Кэтрин. Хотя он очень часто приводил ее в ярость, Гвинет не думала, что он причинил Кэтрин какой-либо вред. Он заботился о жене, как только мог.

Когда наступил вечер, Гвинет почувствовала, что больше не может вынести давящую тишину, которая наполняла замок. Она спустилась в конюшню и нашла там свою кобылу. У конюха, как и у всех слуг, был траурный вид, но он быстро помог гостье и посоветовал ей, по какой тропе лучше поехать на прогулку.

— Миледи, эти места — трудные для проезда. Ездить здесь верхом не всегда безопасно для того, кто не знает наши леса, — предупредил он.

— Я далеко не поеду, — успокоила его Гвинет.

Она действительно не собиралась отъезжать далеко от замка, но вскоре оказалась в поразительно красивой местности, где утесы поднимались так высоко, что почти касались неба, а долины были глубокими и необыкновенно живописными. Она проехала мимо арендованных ферм, где крестьяне работали на полях, миновала пастбища с многочисленными овцами, которые казались глубокими впадинами, полными белых облаков. Добравшись до утеса, где проходила хорошо утоптанная тропа, Гвинет поехала по ней, понимая, что поднимается все выше по склону, но не вполне осознавая, что солнце уже заходит и на горы скоро опустятся сумерки. С высоты холма она хорошо видела побережье и ослепительный блеск лучей заходящего солнца на воде. В этот день — день смерти Кэтрин — погода была прекрасная, не было ни тумана, ни привычной в этих местах мороси.

Посмотрев вдаль, она увидела паромы, возвращавшиеся к берегу, и тут только поняла, что почти не знает свой родной остров. Прикрыв глаза ладонью от гаснущего солнца, Гвинет подумала, что вот это пятно вдалеке справа, должно быть, и есть остров Айлингтон. Красные лучи заката коснулись скалы и возвышавшегося там замка. Это было ее родовое гнездо.

Айлингтон, родной дом. Гвинет поняла, что до ужаса боится его. Она уехала оттуда, когда ей едва исполнилось четырнадцать лет. Потом она несколько лет училась в школе в Эдинбурге под покровительством Марии де Гиз, а после этого ее послали во Францию: было принято решение, что королеве Марии нужна новая фрейлина, больше знающая о переменах, происходящих в Шотландии.

Гвинет тогда была рада уехать. Она росла под присмотром добрых нянюшек, но они находились под суровым контролем Энгуса Маклауда, и хотя он не был злым, только мрачным, но всегда завистливо ворчал по поводу решения присвоить ей титул отца, хотя обычно закон присуждал и земли, и титул ближайшему наследнику-мужчине. Из-за того, что отец Гвинет погиб, сражаясь за Якова V, королева-мать, которая была регентшей после смерти мужа, своим указом передала титул Гвинет, и та стала леди так же, как дочь королевы-матери — королевой, в очень раннем детстве.

Здание на острове, словно выраставшее из скал, на мгновение сверкнуло под солнцем, как бы приветствуя Гвинет. «А может, это не приветствие, а предостережение», — подумала она и заставила себя очнуться. Она чувствовала нестерпимую боль, как и все в доме. Судьба оказалась немилосердна к такой нежной и доброй женщине, как Кэтрин. Теперь она покинула этот мир, смерть наконец призвала ее. Больше Кэтрин не будет ни страдать, ни испытывать страх. «Хотя день ясный, в этот день нас всех окутывает тьма», — подумала Гвинет.

Солнце село. Гвинет почувствовала, что становится холодно. Она вдруг поняла, что находится на вершине высокого холма почти в полной темноте.

— Идем, девочка, — скомандовала она своей лошади, следя, чтобы в ее голосе не было ни нотки тревоги, которая вдруг охватила ее. — Пора возвращаться.

Несмотря на все старания своей хозяйки, лошадь почувствовала ее беспокойство. Когда Гвинет осторожно ехала назад по тропе, ее кобыла заволновалась и встала на дыбы.

— Нельзя вставать на дыбы на такой почве, — сказала ей Гвинет, но ее слова не подействовали, и всадница твердо заявила: — Милая моя, я не собираюсь снова выпадать из седла.

Они спустились по склону и оказались в долине. Овец здесь уже не было. Гвинет не знала, куда пастухи угнали их. В темноте все неровности этой суровой земли выглядели одинаково. Гвинет ослабила поводья, давая лошади возможность самой искать дорогу. Когда та повернула назад и пошла через поле, девушка услышала крик совы и от неожиданности охнула. Лошадь испугалась и отпрянула в сторону, но Гвинет удержалась в седле.

— Домой, девочка, домой! — тихо повторила она, заставляя лошадь снова идти вперед.

Гвинет долго ехала по мягкой земле через поле, не встретив ни одного человека. Лишь через несколько часов она наконец поняла, что едет в никуда. Лошадь то ли двигалась по кругу, то ли шла на север, в то время как надо было на юго-восток. Гвинет остановила ее и в отчаянии попыталась догадаться, в какой стороне находится море, чтобы сориентироваться. Она решила, что легкий ветерок, который делал ночь еще холоднее, дул с северо-запада, и, определившись с направлением, снова натянула поводья.

Куда делись все деревенские дома, которые она видела раньше? Она не заметила ни одного с тех пор, как спустилась с холма. Гвинет бранила себя за то, что так глупо заблудилась, хотя и понимала, что ругательства — пи мысленные, ни произнесенные вслух, — разумеется, ничем ей не помогут.