Книга Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

пусть непродуманное, пусть опасное для него

самого, то уже полностью подчинялся ему. И еще Козин постоянно жил мечтой о каком-то смелом поступке, который бы мог послужить на пользу людям. «Геройство не в силе, а в правде» поговорка эта была для него вроде девиза. Не успел он перешагнуть порог генеральского кабинета, Ракитин накинулся с бранью:

— Где шляешься, скотина? Катер исправлен?

— Мотор барахлит, а я, между прочим, не скот.

— Только что по взморью носился, сам видел.

— Что ж из того? С мотором что-то случилось...

Сейчас же почини, ночью едем к генералу Пепеляеву...

Козин побежал к «Альбатросу». Вот и наступило то самое, о чем он думал в своем одиночестве. Если генералы соединятся снова, положение в Охотске ухудшится до безобразия. «Я не должен допустить этой встречи. Не должен! А что же делать? Красные корабли неизвестно где, «Ставрополь» на мои позывные не отвечает. Да, может, это и не красные вовсе, а японцы. Что же я могу поделать е генералами? На ихнем катере отпра-вить их к. чертовой матери?» Козин добежал до «Альбатроса», так и не решив, что сделает.

Он заколдовал над мотором,'зная, что никто в Охотске не разбирался в хитрых премудростях машины. Разрушив мотор, он, сразу отяжелев, уныло побрел к генералу.

Сколько времени займет починка? — спросил Ракитин.

— Я даже не могу сказать,— пробормотал Козин.

— К утру катер должен быть в исправности.

— Я не починю и за неделю.

— Ты что сказал? Ты наглость сказал, мерзавец!

Козин отступил на шаг и черным, ненавидящим голосом ответил:

— Мотор я развалил к чертовой матери! Ты, кровавый волк, очутился в крепком капканчике. Не вырвешься, скоро с тебя снимут шкуру!..

Ракитин, задыхаясь от вспыхнувшей ярости, вырвал из кобуры наган, разрядил в Козина. На выстрел влетел Энгельгардт.

— Убрать! И выяснить, в каком состоянии катер.

Ракитин опустился на стул, прикрыл веки, с особой остротой чувствуя всю безнадежность своего положения. «Когда же мы, дворяне, перестали понимать русский народ? Как получилось, что каждое, даже пустяковое-событие по нынешним временам становится на пользу красным? Сама история обвиняет нас во всем, не оставляя никаких надежд, ничего, кроме кровавой фантастики. Вот и снова я повторяю: кровавая фантастика! Бред! Из Харбина в Охотск,, через Якутск на Москву? Что может быть бредовее такой идеи, а ведь шли, оставляя мертвых своих героев на морозных снегах. В любом другом случае подобный поход стал бы героическим фактом народной истории, в на-

ше.м он обернулся пошлым фарсом. Я отправился в путь с отчаяния и, кажется, дошел до последней своей черты».

Вернулся Энгельгардт, доложил, что мотор начисто сокрушен и починка невозможна.

Остается ждать самураев. Я с Индирским ухожу на охоту, вы будете за меня. Наблюдайте за морем,—приказал генерал Энгельгардту.

Ракитин не знал, что из Чурапчи по старому тракту к Охот-ск идет отряд Алексея Южакова, а к мысу Марекан приближаются два корабля под андреевскими флагами.

Феока поселилась в яранге Элляя, у мыса Марекан. Один за другим уходили из жизни ее близкие и друзья, гражданская воина уносила их, словно ветер осенние листья, и не хватало слез, чтобы оплакивать мертвых. Феой'а замкнулась в себе, каменея от тоски и беды, истаивала и ее надежда на встречу с Андреем, и все сильнее укоренялась мысль: «Если был бы жив давно был бы в Охотске».

По нескольку раз в день поднималась она на утесы Маре-кана, напрасно вглядываясь в морскую даль. В невесомом свете весеннего дня было пустынно море, не вставали на горизонте фонтаны корабельных дымов. Феона возвращалась в юрту и погружалась в сонное забытье.

Проснись, Феонка,— разбудил ее однажды Элляй — Большие суда пришли, однако...

За мысом Марекан в маленькой бухте стояли на якорях два парохода. «Ставрополь»,— прочитала Феона название первого,— «Индигирка», повторила название другого, с замиранием сердца следя за спуском шлюпок.

Элляй, хотя и жаловался на свою слепоту, первым разглядел звезды на солдатских шапках.

Высадившиеся люди задержали Феону и Элляя, привели их к Степану Вострецову. Феона рассказала, что в Охотске стоит отряд генерала Ракитина, а в Булгине, на другом берегу Кух-Т У Я ’ елагинцы, и никто не подозревает о пришедших пароходах.

Спасибо за помощь, я воспользуюсь вашим советом,

ответил Вострецов, с удовольствием оглядывая Феону.— Нельзя победить тех солдат, которым помогают такие девушки.

— Женское мужество возвышает мужчин,—опять изрек Пшеничный.

Вострецов приказал бойцам оставить шинели, вещевые мешки, лишние патроны. Расстояние до Охотска надо было пройти за короткую белую ночь, и десантники, не теряя времени, двинулись в путь.

Феона и Элляй показывали безопасные броды через бурные потоки, вели по горным прижимам — под ними ревело гневное

море. Белая ночь сгущалась, краски тайги гасли, под ногами хлюпала вода, из моховых пластов дыбились грязные фонтанчики, тарыны со звоном рассыпались, когда бойцы вступали на их хрупкий лед.

В предрассветном тумане вошли в спящий городок. Комиссар с частью отряда окружил казармы, Вострецов открыл дверь в одну из комнат — там на кровати, прижав голову подушкой, кто-то лежал.

— Попался, ваше превосходительство! — крикнул Вострецов, наваливаясь всем телом на лежащего.

Офицер проснулся, скинул с себя Вострецова, схватил его за горло, началась молчаливая борьба. Вбежал боец и помог Вострецову связать пленного.

— С добрым утром, генерал Ракитин! — с насмешливым торжеством сказал Вострецов.— А молодцом дрались, словно кузнец! Чуть-чуть меня не придушили.

— Какой я вам гене’ал! Я капитан Энгельга’дт, а гене’ал на охоте...

Вострецов послал Алексея Южакова с бойцами на поиски Ракитина. Бойцы обшарили каждый куст, прочесывали прибрежную тайгу — генерала не было. Только перед обедом один из бойцов заметил в кустах Индирского.

— Стой! — приказал он. — Ты кто такой?

—- Денщик своего барина,— соврал Индирский.

•— А где барин?

'— По соседству на уток охотится.

— Веди... ,

Индирский лихорадочно соображал, что же делать. Сзади слышались громкие голоса, раздались выстрелы. «На Охотск напали приисковые партизаны, надо бежать в Булгино, к Елагину, иначе...»

Он обернулся,