Книга Азиатская Европа - Мурад Аджи

…Отличившихся в том азовском «сражении» Петр наградил вотчинами с тысячами крестьянских дворов. Награды давал за молчание. Христиане, обитавшие в тех вотчинах, становились вещью, капиталом, которым можно торговать, закладывать под залог, проигрывать в карты. Царь тем самым узаконил рабство славян в России, которое продолжалось до 1861 года, и, наоборот, возвысил иностранцев до уровня аристократов.

Назвав себя русскими, католики превращались в русских аристократов, владельцев поместий, они задавали нравственный тон в новом обществе. Любой иностранец без труда мог купить себя славянина за гроши.

Не стояли в стороне и те русские, дедов которых к вершинам власти занесла Смута, и они давились жирными кусками пирога, на которые щедр был царь. С Петра начал родословную не один дворянский род, о чем сообщают гербовники российского дворянства. Новые вельможи, попавшие в князи из грязи «смуты», не боясь, примеряли на себя чужую одежду. То была очередная перестройка русского общества, которая уж по счету.

А старая знать, даже та ее часть, что приняла христианство, отходила в тень. Кремль уже не нуждался в ее советах. Бояр не притесняли, нет, их просто не замечали. Перестали советоваться. Патриархальная, с безжалостной правдой на устах, старая знать раздражала царя своей оценкой Азовской военной кампании, подробности которой долго обсуждали в Москве. Многоопытная аристократия видела, что «успех» под Азовом не открывал русским Черного моря, там по-прежнему господствовала турецкая флотилия. Зачем нужна была эта позорная война? — спрашивали они.

А азовская победа имела иное — незнакомое! — свойство, не военно-стратегическое и не торговое, она вообще не вписывалась в рамки привычного для тюрка представления о победе. В ней проявился росток уже не русской, но российской политики — империя, которая будет наместником Рима на Востоке, будет в угоду папе завоевывать соседние страны и внедрять там культуру Запада. В конце концов, был же тайный план Поссевино, о котором русская аристократия, естественно, ничего не знала. Но он был.

«Третий Рим» утверждал волю папы. Сделав ставку на Романовых, Запад не ошибся. Старание их было весьма последовательным и на русском Дону, там сразу же началась христианизация населения. Вернее, карательные экспедиции… Словом, все повторялось, как в матушке-России, так же образ Бога Небесного меняли на иные образа.

Сценарий был един, режиссеры — тоже. Казачьи станицы смолкали одна за другой: там поздно поняли, кого привели казаки в Азов, кому помогали.

События следовали неминуемым чередом.

Первым очнулся, будто от наваждения, атаман Булава, он в 1707 году поднял донских татар против новых хозяев Дона. Началась очередная крестьянская война, носившая явный религиозный оттенок, но вошедшая в историю России как Булавинский бунт, вернее, стычка, «вспыхнувшая между казаками и крестьянами»… Хотя при чем здесь это? И как тогда отличали казаков от крестьян?

Исход той «крестианской» войны был предрешен с первого ее дня, около атамана стояли агенты иезуитов, они и убили своевольного бунтаря, дав ему раздуть пламя бунта. И — вот тогда уж карательные экспедиции навалились на Дон хуже наводнения, страшнее саранчи, они подчиняли станицу за станицей, юрт за юртом, всюду утверждая символы греческой веры и власть русского царя. Князь В. В. Долгорукий исполнял приказы Петра в точности: всех противящихся вырубал. Мятежные станицы сжигали живьем, а малолетних детей подводили к бричке, если голова ребенка была выше ее колеса, царский приказ велел рубить голову. Следить за сиротами оставляли наставников — «крестиан», с которыми и враждовали казаки.

Вырастали малыши уже славянами, невольниками… Эти страшные трагедии знал даже известный российский историк С. М. Соловьев, но писал о них осторожно, намеками. Не исключено, что его прадед был из тех чудом уцелевших малышей…

Как веру, не церемонясь, Петр сменил Дону и знамя — духа-покровителя казаков. На новом знамени был изображен пьяный казак, сидящий на пустой винной бочке. Он с тех пор представляет некогда вольную землю, ту, где прежде говорили молодым: «Не пей вина, не вмешивайся в смуты, эти два порока разрушают дворцы и крепости»… Не послушали казаки старую пословицу. Вот и пропили все, даже свободу своих детей.

А ведь прежде Дон славил елень (солнечный олень), знак Бога и Древнего Алтая, он был на знаменах донских татар, он был их духом-покровителем… Не вспоминают его ныне. Зачем?

Победы на Дону придали вес России, царство выросло, стало сильнее. И римский папа повел его дальше, на путь империи. Дон, видимо, был неким мерилом способностей династии Романовых… При вручении верительных грамот московские послы уже не скупились на заверения в «древней дружбе между Россией и западными державами Европы, для того чтобы согласиться, каким способом ослабить врагов Креста Господня — турецкого султана, крымского хана и всех басурманских орд». Прежде подобное русские не произносили, рангом были пониже.

Эту перемену, бесспорно, принесла христианизация. Она! Россия стала восточной провинцией Латинской империи, хотя открыто никогда не признавала свое положение и довольствовалась ролью союзника. Поэтому в мировой табели о рангах русского царя и поднимали все выше и выше.

Поездки Петра за границу, его военные успехи распалили болезненное тщеславие, породили желание стать императором, подчинить себе не только соседние страны, но и Русскую церковь. Такой поворот событий был очень даже на руку Западу, он еще дальше отдалял Россию от старой Руси. Собственно, в этом и состояла идея Третьего Рима, которую десятилетиями вживляли в сознание Кремля… И семя дало росток.

Императорским амбициям Петра изначально противились лишь те, кому новая роль страны была не по душе, кому не нравилась Россия — задворок латинского Запада. В числе противников стояла царевна Софья, набожная и властная женщина, думавшая о Руси. Имя ее пользовалось уважением у русского народа, ее считали антиподом Петру, к ней тянулись жертвы царской несправедливости. А число пострадавших росло быстро.

…После колонизации Дона в Москве очень страдали стрельцы, в которых жила любовь к патриархальности. Их родственников, донских татар, уничтожали, обращали в крепостных. Самих стрельцов, пользовавшихся привилегиями, тоже теснили, склоняя к новой вере. Им, например, запретили торговать, заниматься ремеслами, пока не станут христианами… Кремль исподволь провоцировал стрелецкий бунт. Сам вызывал его.

Он играл на отчаянном положении армии, состоящей из наемников, для которых Москва со Стрелецкой слободой стала родиной. Им, безденежным и бесправным, просто некуда было деться: на Дону чужие и здесь не свои.

Бунт стрельцов был важен в первую очередь иезуитам, которые задумали создать новую русскую армию, но, не уничтожив старую, сделать это было практически невозможно: оружие находилось все-таки в руках стрельцов. Они, эти татары-наемники, которым следовало платить, были не нужны царю. Ему объяснили, что солдат можно набирать и из славян, ничего не стоящих казне. В той простой истине скрывались мотивы стрелецкого бунта.