Книга Имаджика - Клайв Баркер

– Я должен попросить у тебя прощения, – оказал Миляга.

– Вот как?

– За то, что произошло в лагере. Ты потерял множество своих людей, и все это из-за меня.

– Сомневаюсь, что события могли развиваться как-то иначе, – сказал Афанасий. – Никто из нас не знал природы тех сил, с которыми мы столкнулись.

– Не уверен, что знаю ее сейчас.

Лицо Афанасия помрачнело.

– Мистиф причинил много несчастий, послав к тебе свое привидение.

– Это было не привидение.

– Так или иначе, это потребовало от него колоссального усилия воли. Я уверен, что Пай-о-па знал о том, чем это грозит ему самому и моим людям.

– Он никогда никому не хотел зла.

– Так какая же цель толкнула его на этот поступок?

– Он хотел увериться в том, что я понял свое предназначение.

– Это недостаточная причина, – сказал Афанасий.

– Это единственная причина, которую я знаю, – ответил Миляга, умолчав о другой части послания Пая, которая была связана с Сартори. У Афанасия все равно нет ключа к этой разгадке, так зачем же его понапрасну беспокоить?

– У меня такое впечатление, что происходит что-то, чего мы не понимаем, – сказал Афанасий. – Ты видел воду?

– Да.

– И тебя это не беспокоит? Миляга, здесь трудятся какие-то другие силы, помимо нас. Может быть, мы должны найти их, спросить у них совета?

– Какие силы ты имеешь в виду? Других Маэстро?

– Нет. Я имею в виду Мадонну. Мне кажется, что она может быть здесь, в Изорддеррексе.

– Но ты не уверен.

– Но что-то же двигает эти воды?

– Если б она была здесь, неужели ты не знал бы об этом? Ведь ты был одним из ее верховных священнослужителей.

– Никогда я им не был. Мы молились у Просвета, потому что там было совершено преступление. С этого места в Первый Доминион была похищена женщина.

Флоккус Дадо рассказал Миляге эту историю, когда они ехали по пустыне, но потом произошло столько волнующих и тревожных событий, что он забыл о ней, а ведь это, без сомнения, была история его матери.

– Ее звали Целестина, не так ли?

– Откуда тебе это известно?

– Я встречался с ней. Она все еще жива и сейчас находится в Пятом Доминионе.

Афанасий прищурился, словно для того, чтобы навострить свой взгляд и пригвоздить эту ложь к позорному столбу. Но через несколько секунд улыбка тронула его губы.

– Стало быть, ты поддерживаешь отношения со святыми женщинами, – сказал он. – Значит, для тебя еще есть надежда.

– Ты сможешь сам встретиться с ней, когда все завершится.

– Я очень хотел бы.

– Но сейчас мы должны строго придерживаться нашего курса. Никаких отклонений быть не должно. Ты понимаешь? Мы сможем отправиться на поиски Мадонны, когда Примирение закончится, но не раньше.

– Я чувствую себя таким уязвимым, – сказал Афанасий.

– Мы все себя так чувствуем. Это неизбежно. Но существует кое-что еще более неизбежное.

– Что же?

– Целостность, – сказал Миляга. – Мир будет исцелен, и это куда более неизбежно, чем грех, смерть или темнота.

– Хорошо сказано, – ответил Афанасий. – Кто тебя этому научил?

– Ты еще спрашиваешь – ты ведь обвенчал меня с ним.

– А-а-а, – он улыбнулся. – Тогда позволь тебе напомнить, для чего мужчина женится. Чтобы обрести целостность в своем союзе с женщиной.

– Может быть, кто-то другой, но не я, – сказал Миляга.

– Разве мистиф для тебя не был женщиной?

– Иногда...

– А в другое время?

– Ни мужчиной, ни женщиной. Блаженством.

Афанасий, похоже, был крайне обескуражен.

– Это кажется мне нечестивым, – сказал он.

Миляга никогда не рассматривал свою связь с мистифом с точки зрения религиозной морали, да и сейчас не собирался взваливать на себя ношу подобных сомнений. Пай был его учителем, его другом и его возлюбленным, а кроме того был беззаветно предан Примирению с самого начала. Миляга не мог поверить, что его Отец допустил бы подобный союз, не будь он святым и благословенным.

– По-моему, лучше нам оставить эту тему, – сказал он Афанасию. – А иначе мы опять вцепимся друг другу в глотки, чего лично мне крайне не хотелось бы.

– Мне тоже, – ответил Афанасий. – Больше не будем это обсуждать. Скажи, куда ты отправишься дальше?

– К Просвету.

– А кто из членов Синода будет там?

– Чика Джекин.

– Ага, так ты выбрал его?

– Ты его знаешь?

– Не очень хорошо. Мне было известно, что он пришел к Просвету гораздо раньше меня. Собственно говоря, вряд ли вообще кто-нибудь знает, сколько лет он там провел. Странный он человек.

– Если бы это было основанием для вывода о профнепригодности, – заметил Миляга, – тогда мы бы оба остались без работы.

– Согласен, что ж.

После этого Миляга высказал Афанасию все свои наилучшие пожелания, и они расстались – с учтивостью, если не с симпатией. Миляга подумал о пустыне за пределами Изорддеррекса, и Эвретемекская кухня скрылась из виду, через несколько секунд уступив место огромной стене Просвета, возвышавшейся из тумана, в котором он надеялся отыскать последнего члена Синода.

4

По дороге потоки продолжали сливаться друг с другом, и вскоре женщины шли уже по берегу настоящей реки, которая была слишком широкой, чтобы перепрыгнуть через нее, и слишком бурной, чтобы перейти ее вброд. Никакие берега, кроме сточных канав, не сдерживали эти воды, но та же сила, что влекла их к вершине холма, не давала им растечься в разные стороны. Река взбиралась вверх, словно животное, чья шкура постоянно росла, чтобы дать приют силе, которая вливалась в нее с каждым новым притоком. К настоящему моменту цель ее не вызывала никаких сомнений. На вершине холма было расположено только одно здание – дворец Автарха, и если только бездна не собиралась разверзнуться посреди улицы и поглотить эти воды, они неизбежно должны были привести их к воротам крепости.

У Юдит были разные воспоминания о дворце. Некоторые, подобно видению Башни Оси и расположенной под нею комнаты, в которую стекали подслушанные молитвы, внушали тревогу и страх. Другие же были исполнены нежной эротики: она дремала в постели Кезуар под пение Конкуписцентии, а любовник, который показался ей слишком совершенным, чтобы быть реальным, покрывал поцелуями ее тело. Конечно, его уже нет там, но она вернется в построенный им лабиринт, ныне обращенный на службу совсем другим силам, неся с собой не только его запах (от тебя воняет соитием, – сказала Целестина), но и плод их любви. Ее надежды на откровения Целестины, без сомнения, были разбиты именно из-за этого. Даже после отповеди Тэя и увещеваний Клема эта женщина все равно продолжала обращаться с ней, как с парией. А если она, лишь раз соприкоснувшаяся с божеством, учуяла Сартори в запахе ее кожи, то Тишалулле наверняка не только почувствует тот же запах, но и догадается о ребенке. В ответ на возможные вопросы и обвинения Юдит решила говорить только правду. У нее были свои причины для каждого ее поступка, и она не собирается подыскивать для них фальшивые оправдания. К алтарю Богинь она приблизится не только со смирением, но и с чувством собственного достоинства.