Книга Лэшер - Энн Райс

— Пора идти в замок, — восклицалиприхожане. — Настало время для пира, который ежегодно устраивает главаклана.

Неожиданно несколько крепких деревенских парней подхватилименя и подняли над толпой.

— Теперь мы готовы сразиться даже с силами ада, —восклицали преисполненные решимости люди. — Во имя Господа и истинной верымы готовы пожертвовать жизнью.

Я был рад тому, что меня несут на руках, ибо музыка,громкая, воодушевленная, захватила меня столь полно, что я пересталориентироваться в пространстве и вряд ли смог бы идти сам. И все же, несмотряна то что я пребывал во власти музыки, когда меня проносили через центральныйнеф, я не забыл повернуть голову вправо и посмотреть на изображение своегосвятого.

Завтра, на восходе солнца, я приду к тебе, святой Эшлер,мысленно пообещал я. Не оставь меня своим покровительством, святой Франциск.Если я поступил правильно, пошли мне знамение. В следующее мгновение я забылобо всем, зачарованный музыкой. К счастью, долг мой был исполнен, и теперь ямог с полным правом восседать на плечах рослых деревенских жителей, которыевынесли меня из церкви и по заснеженной тропе устремились сквозь окутавшую всевокруг тьму к ярко освещенному факелами замку.

Трапезный зал замка был щедро убран зелеными сосновымиветвями, как и в тот вечер, когда я оказался здесь впервые. Во всех канделябрахгорели толстые восковые свечи. Когда меня опустили перед громаднымпиршественным столом, я заметил, что в очаге уже полыхает рождественскоеполено.

— Гори, гори ясно, гори все двенадцать дней и ночейРождества, — запели пришедшие со мной люди. И вновь волынки и барабаныподхватили их песню. В зал вошли слуги с кувшинами вина и огромными тарелками,на которых дымилось мясо.

— Рождество Христово настало, и сейчас мы предадимсявеселью, — торжественно провозгласил мой отец. — Времена, когда мывлачили свои дни в страхе, остались в прошлом.

Слуги внесли огромное блюдо, на котором красовалась жаренаяголова кабана. За ней последовали жаренные на вертелах бараны. Вокруг себя явидел лишь счастливые и довольные лица. Веселились все — мужчины, женщины внарядных платьях, дети, которым не сиделось за столом. Многие из них ужесоскочили с деревянных скамей и пустились в пляс. Пример оказался настолькозаразительным, что вскоре все пирующие позабыли об угощении, образовалиогромный круг и принялись отплясывать старинный народный танец.

— Ты не обманул наших ожиданий, Эшлер, — произнесотец. — Благодаря тебе Спаситель вновь снизошел к нам. Храни тебя Господь,сын мой.

Я сидел за столом в каком-то блаженном оцепенении, наблюдаяза танцующими. В голове грохотали барабанные раскаты. Я наблюдал заволынщиками, в который уже раз поражаясь их искусству, ибо они плясали вместесо всеми, но при этом ни на минуту не прекращали играть, что требовало немалойловкости. Я видел, как большой круг танцующих разбился на несколько маленьких.Запах пищи был таким густым, что голова у меня начала кружиться еще сильнее.Огонь в очаге горел так ярко, что на него было больно смотреть.

Я опустил веки и откинул голову на спинку кресла. Не знаю,сколько времени я просидел так, прислушиваясь к доносившемуся со всех сторонсмеху, к музыке и пению празднующих великое событие людей. Кто-то протянул мнекубок с вином, и я осушил его одним залпом. Кто-то положил кусок мяса на моютарелку, и я съел его. Ведь в эту рождественскую ночь, ночь величайшегопраздника, я мог на время позабыть заветы святого Франциска и есть все, чтопожелаю.

А потом, хотя глаза мои по-прежнему оставались закрытыми, явдруг явственно ощутил, что атмосфера в зале изменилась. Поначалу я решил, чтопирующие немного утомились и это лишь временное затишье. Но нет, в голосахбарабанов теперь явственно слышалась угроза, а песни волынок вдруг исполнилисьпечали.

Я открыл глаза. Люди, совсем недавно предававшиеся веселью,теперь погрузились в молчание. Возможно, подобно мне, они были завороженымузыкой. Я сам не мог понять, в чем причина подобного воздействия, ночувствовал: стоит мне попытаться встать — и я едва ли удержусь на ногах. Теперья отчетливо разглядел музыкантов. На лицах барабанщиков застыло сосредоточенноевыражение, багровые от выпитого вина лица волынщиков казались грустными, дажеугрюмыми.

И музыка, которую они извлекали из своих инструментов,отнюдь не походила на праздничные рождественские мелодии. В ней слышался отзвукнеутоленных желаний, темных, пугающих, почти безумных. Я попытался отброситьнаваждение и подняться, но музыка была сильнее меня. Музыканты позабыли омелодии, и лишь одна тема, настойчиво повторяясь вновь и вновь, властнопроникала в сознание и целиком подчиняла себе души.

А потом я ощутил знакомый волнующий аромат. А-а-а, так всемувиной моя сестра, решил я про себя. Никто, кроме меня, не знал, чтораспространяемый ею запах разжигает в душе смутный огонь вожделения.

Но тут все, кто был в огромном зале, казалось, одновременнотяжко вздохнули. Некоторые в испуге прижались к стенам, другие отворачивались изакрывали лица ладонями.

— Что случилось? — громко спросил я.

Отец мой замер, вперившись взглядом в пространство, и, судяпо всему, не слышал моих слов. То же самое происходило с моей сестрой Эмалет,со всеми нашими родичами и прочими гостями. Барабаны гремели все громче иназойливее. Волынки стонали и жаловались.

Запах становился все более явственным. Я делал отчаянныеусилия, чтобы удержаться на ногах. И тут в зал вошли люди, облаченные вчерно-белые одежды. Их было немного — всего лишь несколько человек.

Я знал, кто носит подобные строгие костюмы. Знал, кто питаетпристрастие к глухим сюртукам и жестким белым воротничкам. В наш замок прониклипуритане. Как видно, они явились, дабы объявить нам войну.

Они шли сплоченной группой, едва не касаясь друг другаплечами, словно что-то — или кого-то — скрывали между собой.

Судя по отрешенным лицам волынщиков и барабанщиков, они тоженаходились в плену у собственной музыки.

Мне хотелось крикнуть: «Протестанты идут!» Но язык словноприсох к нёбу.

Наконец люди в черном разомкнули свой тесный круг.Оказалось, что в центре его стоит крошечная женщина с огромным горбом насогбенной едва ли не пополам спине. Огромный рот женщины был растянут в улыбке,глаза зловеще сверкали.

— Талтос, Талтос, Талтос! — пронзительно завизжалаона и устремилась ко мне… И только тогда до меня дошло, что возбуждающий ароматисходил от нее, а вовсе не от сестры! Эмалет попыталась броситься ко мне, ноотец схватил ее и заставил опуститься на колени. Она пыталась вырваться, но онкрепко держал ее за плечо, не давая подняться.