Книга Римские древности - Дионисий Галикарнасский

к насилию и осмелились поднять руку на консулов, что сначала они приказали прислужникам и эдилам вести в тюрьму облеченных высшей властью магистратов, а затем и сами вместе с самыми наглыми из плебеев осмелились напасть на них. 4. Они показывали, насколько власть консулов отличается от трибунской: консульская власть сохраняет силу царского могущества, а власть трибунов была введена для помощи обиженным и у нее совершенно нет права устраивать среди плебеев голосование против консулов, и она не может сделать этого даже в отношении самого распоследнего из патрициев. 5. Целый день спорящие стороны вели такие речи, и сенат не вынес никакого решения, которое могло бы уменьшить власть консулов и увеличить полномочия плебейских трибунов, понимая, что то и другое решение чревато большими опасностями.

XXXV. Когда плебейские трибуны покинули сенат, не найдя там поддержки, то придя к народу, они начали прикидывать, как им поступить. Некоторые наиболее мятежные требовали, чтобы плебеи вновь покинули город, взяв оружие, отправились на Священную гору, где они стали лагерем в первый раз[1080], и затем, наступая оттуда, повели войну с патрициями, поскольку те нарушили свои договоры с народом, открыто упразднив полномочия плебейских трибунов[1081]. 2. Большинство считало ненужным покидать город и огульно обвинять всех за то, что отдельные лица оскорбили трибунов, в том, разумеется, случае, если трибуны получат удовлетворение по законам, которые предписывают карать смертью нанесение побоев народным заступникам[1082]. Самых приличных ни то, ни другое решение не устраивало — ни уход из города, ни казнь без суда, и притом казнь консулов, на которых возложена самая большая власть. Они советовали перенести гнев на политических противников и взыскивать с них наказание по законам. 3. Так вот, если бы в этот день плебейские трибуны, увлекаемые гневом, решились предпринять что-либо против консулов и сената, то уже ничто не помешало бы этому государству погубить самого себя — настолько все были готовы взяться за оружие и вести друг против друга войну. Но, отсрочив в тот момент принятие решения и дав себе время хорошенько подумать, они и сами сделались куда умереннее и охладили гнев толпы. 4. В следующие дни трибуны назначили третий торговый день[1083], для созыва народного собрания и наложения на консулов денежного штрафа. После этого они распустили сходку. Затем, когда назначенный срок был уже близок, они оставили и это намерение, согласившись, как они утверждали, на просьбы самых пожилых и уважаемых граждан. 5. Созвав после этого собрание, они заявили, что по многочисленным просьбам лучших граждан, возражать которым было неблагочестиво, простили все оскорбления на свой счет, но что все несправедливости, совершенные по отношению к народу, они будут преследовать и наказывать. Они-де собираются вновь предложить закон о разделе земельных участков, который затягивается уже тридцать лет, а также закон о равноправии, который их предшественники не смогли вынести на голосование.

XXXVI. Пообещав и поклявшись в этом, трибуны назначили дни, в которые они устроят собрание народа и поставят на голосование законы. Когда срок настал, они начали обсуждать закон о разделе земельных участков и в длинных речах призывали желающих из народа поддержать его. 2. Многие выходили вперед, рассказывая о своих военных подвигах, и возмущались тем, что отняв так много земли у врагов, сами не получили даже малой ее части, что они видят, как богатые и влиятельные люди, присвоив себе общее достояние, получают от этого выгоды самым наглым образом[1084]. Они требовали, чтобы народ не только переносил опасности за общее дело, но и получал бы от этого удовлетворение и пользу. Народ с радостью внимал этим речам, причем самое большое впечатление произвел Луций Сикций, по прозвищу Дентат[1085], который рассказами о своих многочисленных подвигах добился того, что народ уже не мог терпеть возражений. 3. Человек этот имел примечательную внешность и был в свои пятьдесят восемь лет в расцвете сил. Он был способен подавать дельные советы и, будучи воином, не лишен красноречия. Выступив вперед, он сказал:

«Если я, сограждане, вознамерюсь говорить обо всем, что совершил, то мне и дня не хватит. Но о самом главном я скажу, как смогу, в немногих словах. 4. Исполнилось уже сорок лет, как я участвую в военных походах, и тридцать, как меня постоянно назначают на командные должности. Я командовал то центурией, то целым легионом, начав при консулах Гае Аквилии и Тите Сикции[1086], при которых сенат постановил начать войну с вольсками. Мне было двадцать семь лет и я стоял еще под началом центуриона[1087]. 5. Когда в завязавшемся сражении нам случилось отступить и при этом погиб командир нашей когорты[1088], а наши значки были захвачены врагом, то я один принял на себя общую опасность, спас значки центурии, отбил натиск врагов и на глазах у всех спас наших центурионов от вечного позора, от которого оставшаяся жизнь была бы для них хуже смерти, как они сами то признали, увенчав меня золотым венком, и засвидетельствовал консул Сикций, назначив меня командиром когорты. 6. А когда началось другое сражение, в котором пал примипил[1089] нашего легиона и орел[1090] был захвачен врагами, я точно так же, сражаясь за весь легион, вернул назад орла и спас примипила. Тот в благодарность за мою помощь хотел уступить мне свою должность и передать орла, но я не принял, считая недостойным отнять почести у того, кому спас жизнь, и лишить его получаемой от них радости. Консул в полном восхищении передал мне должность примипила первого легиона, который погиб в сражении.

XXXVII. Таковы мои подвиги, сограждане, прославившие меня и сделавшие командиром. Когда, стяжав громкую славу, я был уже известен и принимал участие во всех остальных сражениях, стыдясь замарать позором награды и почести за прежние подвиги. И за все прошедшее с той поры время я участвовал в походах, переносил трудности, не испытывая страха и не принимая в расчет опасности. За это я получил от консулов награды, трофеи, венки и прочие почести. 2. А чтобы мне не быть многословным — за сорок лет моего участия в военных походах я сражался примерно в ста двадцати битвах, получил сорок пять ран — все в грудь и ни одной в спину. Из них двенадцать мне довелось получить в один день, когда Гердоний Сабинянин захватил крепость на Капитолии. 3. Из сражений принес я четырнадцать венков за гражданское мужество, которыми увенчали меня спасенные мною на поле брани,