Книга Прерванная дружба - Этель Лилиан Войнич

В дверях появился Хосе, радостно оскалившийся в предвкушении скандала.

– Этот джентльмен хочет принять ванну, – с чувством огромного облегчения сказал ему Рене.

– Как? – Хосе разинул рот и с изумлением переводил взгляд с одного на другого.

– Немедленно приготовь в моей комнате тёплую ванну, – невозмутимо продолжал Рене, – принеси чистые полотенца и нагрей побольше воды. После этого подашь нам обед.

Он открыл дверь в свою комнату.

– Сюда, пожалуйста. Я сейчас достану мыло и… Да, вам ведь нужно будет во что-нибудь переодеться.

Встав на колени перед раскрытым чемоданом, он продолжал, не поднимая глаз:

– Боюсь, что мои вещи будут вам немного велики – ну да как-нибудь устроитесь: Куда это носки задевались? Вот рубашка, и… Ну, кажется, все. Я подожду вас в соседней комнате.

Он встал, оставив ключ в чемодане. А в голове стучало:

«Какой же я болван! Какой непроходимый идиот! Он, конечно, украдёт всё, что попадётся под руку. И поделом мне, дураку! Но что же мне оставалось делать?»

В дверях Рене обернулся со словами:

– Если вам что-нибудь понадобится, позовите Хосе, – но, увидев, что незнакомец, дрожа всем телом, прислонился к столу, чтобы не упасть, вернулся, взял его за локоть и усадил на стул.

– Вам надо чего-нибудь выпить, – сказал он, наливая коньяку из охотничьей фляжки. Человек отстранил стакан.

– Не надо, ударит в голову. Я… слишком долго… – Он выпрямился и откинул со лба волосы: – Ничего, сейчас пройдёт. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Дожидаясь его в соседней комнате, Рене злился на собственную глупость. Навязать себе на голову больного, умирающего с голоду авантюриста, возможно преступника, явного проходимца, привыкшего, по его собственному признанию, якшаться с туземцами, – и все только потому, что у того вкрадчивый голос и красивые глаза. Безумие!

Наконец появился незнакомец, преображённый почти до неузнаваемости. Он вообще был ниже и тоньше Рене, и к тому же крайне измождён, и теперь, в висевшей на нём мешком одежде, казался ещё более юным и хрупким, чем был на самом деле, – почти совсем мальчиком. Неумело подстриженные и зачёсанные назад волосы открывали замечательной красоты лоб и глаза. Когда он, хромая, подошёл к столу, Рене снова поразило, какой у него был невероятно больной вид, и ему вдруг пришло в голову, что, может быть, вопрос о том, как поступить с незнакомцем, вскоре разрешится сам собой – он попросту умрёт. Однако, кроме изнурённого вида и крайней истощённости, у него не было ничего общего с оборванцем, который вошёл в эту комнату час назад.

Он извинился перед своим хозяином за то, что заставил его так долго ждать, и поддержал начатый Рене разговор о посторонних предметах. Казалось, он стремился укрыться в светской беседе. Он говорил по-французски не совсем бегло, видимо слегка его подзабыв, употреблял много латинизмов, вдобавок очень сильно заикался, – и тем не менее тембр его голоса придавал неизъяснимое достоинство его запинающейся речи. Несколько книжные обороты указывали на обширное знакомство с классиками: можно было подумать, что он вырос на Паскале и Боссюэ.

– Но вы же совсем ничего не едите, – воскликнул Рене. Его гость с гримасой отвращения отодвинул тарелку.

– Простите. После длительной голодовки трудно много есть.

Рене внимательно посмотрел на него:

– Значит, вы в полном смысле слова умирали с голоду?

– Да, но не очень долго – всего три дня. Вначале у меня было с собой немного хлеба.

– Что бы вы стали делать, если бы не застали нас здесь? Ответа не последовало. Рене почувствовал, что совершил грубую бестактность, и торопливо продолжал:

– Но ведь ночевать в горах невероятно тяжело. Синие глаза внезапно потемнели.

– К этому привыкаешь – вот и все. Самое неприятное… что ты один.

– Но как же спать в горах, в таком холоде и сырости?

– Спать там не приходилось.

Рене встал из-за стола.

– Тогда, быть может, вы приляжете до возвращения начальника? Вы, наверно, страшно устали. Хосе вам постелит.

К вечеру, когда охотники вернулись домой, незнакомец вполне оправился и на вопросы Дюпре отвечал уверенно и спокойно – он проспал до самой темноты и, проснувшись, ещё немного поел.

Полковник приехал с охоты в прескверном настроении: Лортиг оказался лучшим, чем он, стрелком и вдобавок хвастался этим всю обратную дорогу. К тому же опять зарядил дождь, и все вымокли и устали. Надев очки, полковник посмотрел на незнакомца, как судья на осуждённого преступника.

– Господин Мартель сообщил мне, что вы прибыли из Ибарры, господин…

– Риварес.

– Риварес? Это, кажется, испанское имя?

– Я родился в Аргентине.

– И… оказались в Эквадоре совсем один и в таком отчаянном положении?

– Я участвовал в боях…

– Против диктатора Розаса?

– Да. Я был ранен, как видите, искалечен. Меня схватили. Потом мне удалось бежать на торговом судне в Лиму. Там я надеялся разыскать своего друга и побыть у него, пока мне не удастся дать знать родным. Я уехал без гроша в кармане, за мной гнались по пятам. Приехав в Лиму, я узнал, что мой друг только что отплыл в Европу.

– Когда это было?

– Месяцев девять тому назад. Я кое-как перебивался в Лиме, дожидаясь ответа из Буэнос-Айреса от родных, которым мне удалось послать письмо с просьбой немедленно выслать денег. С обратным пароходом я получил ответ. Старый слуга писал мне, что по приказанию Розаса наш дом сожгли, а всех моих родных убили. Тогда я перебрался в Эквадор в надежде получить работу на серебряных рудниках. В Ибарре я услышал, что вам нужен переводчик, и отправился сюда предложить свои услуги.

– Откуда вы знаете местные наречия, если вы сами с юга?

– Я научился говорить на них уже после того, как поселился в Эквадоре. Языки всегда давались мне легко.

– А откуда вы знаете французский?

– Я воспитывался в коллеже французских иезуитов.

– Вы верите этому вздору? – прошептал Штегер на ухо Рене.

Они сидели рядом, слушая, как полковник расспрашивает незнакомца. Рене нахмурился и не ответил. В глубине души он был убеждён, что весь рассказ – выдумка от начала до конца. Его злило, что незнакомец лжёт и что Штегер об этом догадался, а больше всего то, что он, Рене, злится. Какое ему до этого дело?

– Наверно, было очень трудно перейти через горы сейчас, когда все реки вздулись от дождей? – с недоверием продолжал допрашивать Дюпре. – Сколько же времени занял у вас переход?

– Четыре дня.

Рене досадливо передёрнул плечом. Чёрт бы его побрал! Уж если лжёшь, так по крайней мере помни, что говоришь. За обедом он сказал «три».