Книга Generation Икс - Дуглас Коупленд

Он был пьян. Он попросил не обращать внимания на обстановку – квартира принадлежала его другу, манекенщику Ленни. «Ударение на «и», – он поднял палец вверх. – Ты же знаешь, каковы эти модели.»

Это был уже совсем не тот маленький мальчик из Таллахесси, которого я помнила.

В квартире отсутствовала мебель и, из-за неполадок с электричеством, – свет; Кертис нашел в кухонном шкафу Ленни несколько пачек именинных свечей и зажег их. Свет был тусклым.

Я с трудом разглядела, что стены оклеены черно-белыми фото моделей, выдранными (и, надо сказать, не очень аккуратно), из журналов мод. Пахло так, как пахнут журнальные вкладыши с образцами парфюмерии. Модели были преимущественно мужского пола, атлетического сложения, они казались надутыми, странными взглядами они провожали нас из всех углов. Я старалась делать вид, что не замечаю их. Когда тебе больше двадцати пяти, журнальная дребедень, приклеенная скотчем к стене, просто пугает.

«Похоже, нам с тобой судьба определила встречаться только в нежилых помещениях, а, Кертис?» – сказала я, но, думаю, он понял намек на наш прежний походный госпиталь любви. Мы сидели на разостланных на полу одеялах возле раздвижной двери и смотрели на бурю за окном. Чтобы расслабиться, я выпила немного виски, но на этом остановилась. Мне хотелось запомнить эту ночь.

В общем, мы вели вялую, вымученную беседу давно не видевшихся людей. Атмосфера, если честно, была холодной, с притянутыми воспоминаниями, случайными тусклыми улыбками. Мне кажется, мы оба думали: а не совершили ли мы ошибку, решив встретиться? Под действием спиртного он стал сентиментален. Не исключено, что вскоре он бы заплакал.

Затем в дверь постучали. Это была Сильвия.

– О, бля, это Кейт, – прошептал он. – Молчи. Пусть она побеснуется – может, выдохнется. Пусть уйдет.

Кейт за дверью в черном-черном коридоре бушевала не хуже стихии за окном. Это была уж никак не кроткая маленькая дневная Сильвия. Сам дьявол покраснел бы от эпитетов, которыми она награждала Кертиса, требуя, чтобы он впустил ее, обвиняя его в том, что он трахается со всем, что может двигаться и платить. Она требовала вернуть ей браслет и угрожала прислать горилл мужа за «последним оставшимся яйцом». Соседи были если не в ужасе, то уж точно в восторге.

Но Кертис лишь крепко прижимал меня к себе, не произнося ни слова. В конце концов Кейт выдохлась, нарыдалась и беззвучно покинула дом. Вскоре мы услышали, как завелась машина и взвизгнули шины.

Я чувствовала себя неуютно, но в отличие от соседей могла утолить свое любопытство. Однако прежде чем я успела приступить к расспросам, Кертис сказал: «Не спрашивай. Спроси о чем угодно. О чем угодно. Только не об этом».

«Хорошо, – сказала я. – Давай поговорим о колибри». Это вызвало у него смех и заставило перекатиться на живот. Я обрадовалась – напряжение спало. Он стал снимать штаны со словами: «Не волнуйся. Ты все равно со мной не захочешь. Уж поверь мне, куколка». Потом, раздетый, он раздвинул ноги и взял в пригорошню мошонку. «Смотри». Яичко было одно.

«Это случилось в…», – сказал он (я, дуреха, забыла название страны, кажется, где-то в Центральной Америке). Он называл ее «местом прохождения службы».

Он вновь улегся на одеяло (бутылка виски стояла рядом) и начал рассказывать, как в качестве наемника участвовал в тамошних войнах. О дисциплине и товариществе, о денежных чеках, которые тайком передавали им некие личности с итальянским акцентом. Наконец-то он стал самим собой.

Он углублялся в воспоминания, приводил детали, которые интересовали меня не больше, чем хоккейный репортаж по телевидению, но я не подавала виду. Потом в его рассказе чаще других стало мелькать одно имя – Арло. Арло, как я поняла, был его лучшим другом, чем-то большим, чем друг; такими друзьями (и как знать, только ли друзьями) люди становятся на войне.

Как бы там ни было, однажды Кертис с Арло были «под огнем»; бой приобрел угрожающий характер. Им пришлось залечь, направив дула автоматов в сторону врага. Арло лежал рядом с Кертисом, и руки у них прямо-таки чесались открыть огонь. Внезапно в глаза Арло стал пикировать колибри. Арло отмахивался, но тот все время возвращался. Потом появился второй, третий. «Какого черта они к тебе пристают?» – спросил Кертис, и Арло вдруг догадался: колибри привлекают предметы голубого цвета, они их подбирают, чтобы строить гнезда; похоже, на этот раз в качестве стройматериала они выбрали глаза Арло.

В этот момент Кертис произнес: «У меня тоже глаза голубые…», но взмахи рук Арло, пытающегося отогнать птиц, привлекли внимание противника. Их обстреляли. Вот тогда-то пуля вошла в мошонку Кертиса, а другая пронзила сердце Арло, убив его наповал.

На следующий день, несмотря на ранение, Кертис присоединился к похоронной команде и вернулся на поле боя – собирать тела погибших. Когда нашли тело Арло, то даже бывалые члены похоронной команды ужаснулись, и не из-за ран (это дело привычное), а из-за дикого надругательства, совершенного над трупом: в глазных яблоках отсутствовали радужные оболочки. Местные жители сыпали проклятиями и крестились, но Кертис просто опустил Арло веки и поцеловал каждое. Он знал о колибри, но никому о них не рассказал.

В тот же вечер, демобилизованный по ранению, он оцепенело сидел в самолете, летящем в США. Каким-то образом он оказался в Сан-Диего. И с этого момента жизнь его стала пуста. И началось то, о чем он не захотел мне рассказывать.

«Так вот почему ты все время следишь за колибри», – сказала я. Но это было еще не все. Лежа на полу, освещенный печальной триадой именинных свечей, озарявших также угрюмые горы мышц на стенах, он заплакал. Господи, вернее сказать, зарыдал. Он рыдал, а я могла лишь, положив подбородок ему на грудь, слушать, слушать, как он причитает над своей загубленной молодостью, над тем, что от его былых воззрений не осталось и следа, о своей былой разборчивости; он превратился в слегка полоумного робота. «Из-за этого ранения я не могу попасть даже в порно, чтобы заработать хоть какие-то деньги».

Какое-то время мы лежали молча. Он заговорил, но речь его напоминала колесо рулетки, замедляющее свое движение и уже почти остановившееся. «Знаешь, куколка, – сказал он. – Иногда сдуру можно заплыть так далеко в океан, что уже не хватает сил вернуться на берег. В тот момент, когда ты просто дрейфуешь, птицы издеваются над тобой. Они напоминают о суше, до которой уже не добраться. Когда-нибудь – не знаю, когда – один из этих крошечных колибри прицелится и вонзит свой клюв мне в глаз, и когда это произойдет…»

Он не сказал, что сделает тогда. Очевидно, не хотел; вместо этого он отключился. Было заполночь, и мне при свете именинных свечей оставалось лишь смотреть на его бедное, покрытое боевыми рубцами тело. Я пыталась придумать что-нибудь, – что угодно,– что могла бы сделать для него, но в голову пришло лишь одно. Я прижалась грудью к нему, поцеловала в лоб и положила руки – будто в поисках поддержки – на вытатуированный поезд, игральные кости, гортензии и разбитое сердце. И попыталась перелить свою душу в него. Я представила, что моя сила – моя душа – это лазерный луч, который мое сердце посылает ему, подобно волнам, пульсирующим в стеклянных кабелях, способных за секунду перекачать на Луну содержимое миллиона книг. Этот луч, который легко пронзил бы стальной лист, пронзил бы его грудь. Кертис мог принять или не принять силу, которой ему явно не хватало; мне лишь хотелось, чтобы она накопилась у него прозапас. Я бы отдала жизнь за этого человека, но в ту ночь я могла пожертвовать только тем, что осталось от моей молодости. Без сожаления.