Книга Магистр. Багатур - Валерий Большаков

— Эва как… — протянул Ярослав Всеволодович.

Великий князь осмотрел новоторжан и повернул голову к Сухову.

— А ты что скажешь, Олег Романыч? — спросил он сумрачно.

Вместо ответа Олег дал знак Олфоромею, и тот, на пару со Станятой, вынес охапку стягов и бросил Ярославу Всеволодовичу под ноги.

— Это знамёна воеводы Мирослава, — громко заговорил Сухов, — потрепали мы галичан здорово, вот они и утекли!

— Лжа это! — заорал Влункович, напрягая жилы. — Не можно четырьмя сотнями побить два полка!

— А уметь надо!

Князь с любопытством оглядел стяги, пощупал даже жёсткую ткань с изображением Святого Василия, а потом огласил своё решение.

— Храбрецы новоторжские! — сказал он зычно. — Благодарю за службу! Обещал я вас наградить и слово своё исполню. Можете возвращаться до дому!

Новоторжане — смущённые, растерянные, обрадованные, равнодушные, — зашевелились, зароптали, подались с площади, а Ярослав Всеволодович снял с себя витую золотую гривну и нацепил её Олегу на шею.

— Носи, воевода, — сказал он. — Служи с честью, и дано тебе будет не только славою облечься, но и великим почётом!

Сухов поклонился, больше всего упиваясь той зеленью, что проступила на лице Якима Влунковича, бледном от ненависти. «Понял? — мелькнуло у Олега. — Во-от…»

Глава 7,

в которой Сухов поминает чёрта

Шестого мая, в день Святого Георгия Победоносца, киевляне устраивали «гулянку» — принарядившись, целыми семьями отправлялись за город, на Выдубицкие высоты. Там они пили и закусывали, расстилая скатёрки на молодой траве, ходили босиком по густой поросли, как бы прокладывая жизненную тропинку до следующей весны. А весна нынешняя буйствовала, вся природа справляла праздник жизни — расцветала зелёная степь, расцветали каштаны, расцветали девушки. Открывали сезон соловьи, аккомпанируя возлюбленным парам, разносились по-над Днепром чудные, протяжные песни.

В день шестой месяца мая, который в Киеве по-прежнему называли травнем, Олег Сухов ходил в народ и окунался в гущу событий. Притомившись ходить и окунаться, он устроился в тени Выдубицкого монастыря, у подпорной стены церкви Архистратига Михаила, лет сто назад сработанной Милонегом. Днепр отсюда был совсем близко, плеск речных волн заглушал крики и здравицы, доносившиеся из дубрав Выдубицкого урочища, и навевал покой.

Воевода Олег Романыч во все первые числа месяца травня нёс службу на левом берегу, утверждая власть Владимира Рюриковича в Переяславле. Бояре переяславские, отвыкшие под князем жить,[77] воспротивились поначалу, но мечи дружинников и воев живо укротили строптивцев, некоторых укоротив на голову.

При штурме переяславских Епископских ворот Олега чувствительно задела стрела, распоров плечо, хорошо хоть левое. Рана была неглубокая, но, не дай бог, заражение… Тогда всё, капец. Сухов вытерпел прижигание калёным железом, а в Киеве Пончик обработал рану по всем правилам.

— И чтоб никаких купаний! — строго наказал Александр, меняя повязку. — Понял?

— Во-от… — подхватил Олег, поглядывая за ловкими пальцами Шурика, накладывавшими пахучую мазь и аккуратно обматывавшими раненую руку чистой холстиной, порванной на ленты и прокипячённой в целебном растворе.

— Как там Переяславль? — спросил Пончик.

— Деревня, — коротко ответил Сухов. — Правда, каменная баня есть. Прям как терма.

При упоминании о термах Шурик вздохнул украдкой. Олег приметил этот момент, но ничего не сказал — ему и самому порой становилось паршиво. Только вспомнишь об Алёне — и понеслось… Столько сразу наваливается всего, памятного, дорогого — и утраченного безвозвратно. Как тут не посчитать жизнь поганкой?

Пончик закончил с перевязкой, полюбовался делом своих рук и велел Олегу одеваться. Сухов осторожно натянул через голову шёлковую рубаху с богатой вышивкой у ворота и привалился спиною к стене — толстые дубовые брёвна удобно подпирали тело.

Сощурившись, огляделся. Широкий Днепр переливается на солнце. Камыши шуршат, листья молодые шелестят, хор девичий зачинает распевку… Хорошо!

— Неуютно мне в Киеве, — неожиданно выпалил Шурик, — неприятно. Угу…

— С чего это вдруг? — удивился Олег.

— Да не вдруг… По всей Руси князья дерутся, а тут, на юге, и вовсе лютуют — настоящая гражданская война идёт. А Орда всё ближе… Батый ныне в поход на буртасов[78] собирается, на мордву… Угу.

— Откуда знаешь? — насторожился Сухов.

— Половец один рассказывал. Говорит, хан ихний, Котян Сутоевич, уходит потихоньку из донских степей. Уже и послов своих к венгерскому королю засылал, чтобы в те земли переселиться. Король Бела поставил условие — всем креститься, и Котян согласился…

Олег присвистнул.

— Да-а… — протянул он. — Видать, прижало хана крепко.

— То-то и оно! — воскликнул Пончик. — Скоро и нас прижмёт, да так, что ни вздохнуть ни охнуть! А князья, вместо того чтобы оборону крепить против общего врага, сживают друг друга со свету!

— Да-а… — повторил Сухов. — Знаешь, кого я сейчас вспомнил? Вана. Помнишь такого?

— Ван? — наморщил лоб Пончик. — А-а, это тот китаец? Ты ещё у него чай покупал! Он?

— Да. Не помню, по какому случаю, но Ван Лун однажды поделился со мной одним наблюдением. Рассказал, как в детстве вышел на окраину своей деревни и наблюдал за дракой двух псов. Собаки сцепились так, что клочья летели. Они рычали, визжали, грызлись — и не заметили, как из леса вышел тигр. Полосатый одним ударом лапы пришиб обоих и утащил — тигры терпеть не могут собак, но любят собачатину. Мстят будто за своих мелких сородичей…

— Похоже, — вздохнул Шурик. — Целая свора грызню устроила, а с востока приближается безжалостный хищник. Одних шавок он растерзает, другие станут лизать полосатую задницу…

— А так и будет, Понч. Что ты хочешь? Лествичное право…

Ох уж эта окаянная «лествица»… Поговаривают, что лествичный порядок престолонаследия Русь переняла у Хазарии. Так это или не так, никто уже не скажет. В теории «восхождение по лествице» вроде бы исключало борьбу за власть, поскольку все дети умершего правителя получали часть общего наследства. На практике «лествица» приводила к нескончаемой междоусобной распре.

Почил князь Владимир Красное Солнышко, папаша многодетный, и всем его сыновьям достались уделы — более-менее цельное государство раскололось на княжества, те подробились на ещё более мелкие волости. Но даже самый мелкий удел доставался наследнику лишь на время. Почему? Вот в этом-то и крылось коварство «лествичного права»!