Книга Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот в этот-то момент (когда год 1926-ой подходил к концу) у Лили Брик возникло и начало разгораться новое чувство.
1 января 1927 года газета «Известия ЦИК» напечатала стихотворение Маяковского «Наше новогодие»:
«"Новый год!" / Для других это просто:
о стакан / стаканом бряк!
А для нас / новогодие – / подступ
к празднованию / Октября.
Мы / летa / исчисляем снова —
не христовый считаем род.
Мы / не знаем "двадцать седьмого",
мы / десятый приветствуем год…
Всё, что красит / и радует, / всё —
и словa, / и восторг, / и погоду —
всё / к десятому припасём,
к наступающему году».
А Борис Бажанов, покинувший свой невероятно высокий пост в политбюро ЦК ВКП(б), про этот отрезок времени потом написал:
«Забавно, что никто не знает толком, продолжаю ли я быть за сталинским секретариатом или нет, ушёл я или не ушёл, а если ушёл, то вернусь ли (так бывало с другими – например, Товстуха как будто ушёл в Институт Ленина, ан смотришь, снова в сталинском секретариате, и даже прочнее, чем раньше). Но я-то хорошо знаю, что ушёл окончательно; и собираюсь уйти и из этой страны.
Теперь я смотрю на всё глазами внутреннего эмигранта. Подвожу итоги».
А жизнь в стране Советов тем временем продолжалась.
3 января в театре имени Мейерхольда состоялся диспут о только что поставленном спектакле по пьесе Гоголя «Ревизор». На режиссёра дружно обрушились критики, изумлённые тем, что он взялся ставить такое старьё и поставил спектакль, совершенно непонятный пролетарским массам. Маяковский взял Всеволода Эмильевича под защиту, сказав:
«Нужно ли ставить "Ревизора"? Наш ответ – лефовский ответ – конечно, отрицательный. "Ревизора" ставить не надо. Но кто виноват, что его ставят? Разве один Мейерхольд? А Маяковский не виноват, что аванс взял, а пьесу не написал? Я тоже виноват. А Анатолий Васильевич Луначарский не виноват, когда говорит "Назад к Островскому"? Виноват».
А под финал своего выступления Владимир Владимирович и вовсе как бы заслонил режиссёра своей могучей фигурой:
«При первых колебаниях, при первой неудаче, проистекающей, может быть, из огромности задачи, собакам пошлости мы Мейерхольда не отдадим».
9 января «Правда» в отчёте об этом диспуте привела слова наркома Луначарского:
«Когда ругают спектакль за то, что он якобы непонятен массам – это угодничество отсталым слоям. Наша обязанность – поднимать массы…
Вероятно, споры о “Ревизоре” ещё продолжатся. Что же – поспорим».
В том же январе поэт Василий Князев («Красный звонарь», как он сам себя называл) отправил письмо А.М.Горькому и поместил в нём стихотворные строки, в которых сетовал на своё нерадостное существование:
«В 40 лет
В будущее даль – пуста,
Суета сует
И всяческая суета…
Новый свет
Ленина ли, Христа —
Суета сует
И всяческая суета».
В январе вышел и первый номер нового журнала лефовцев, о котором поэт Пётр Незнамов написал:
«“Новый Леф” начал издаваться с января 1927 года и выходил два года подряд».
Безымянная передовая статья (под ней стояла подпись: «Читатель!») была написана Маяковским (главным редактором журнала). В передовице говорилось:
«Мы выпустили первый номер "Нового Лефа".
Зачем выпустили? Что нового? Почему Леф?
Выпустили потому, что положение культуры в области искусства за последние годы дошло до полного болота.
Рыночный спрос становится у многих мерилом ценности явлений культуры».
Последняя фраза и в начале XXI века звучит весьма актуально.
Были в передовой статье и такие слова:
«Леф – журнал – камень, бросаемый в болото быта и искусства, болото, грозящее достигнуть самой довоенной нормы!»
Заканчивалась передовица так:
«"Новый Леф" – продолжение нашей всегдашней борьбы за коммунистическую культуру.
Мы будем бороться и с противниками нашей культуры, и с вульгаризаторами Лефа, изобретателями "классических конструктивизмов" и украшательского производственничества.
Наша постоянная борьба за качество, индустриализм, конструктивизм (т. е. целесообразность и экономию в искусстве) является в настоящее время параллельной основным политическим и хозяйственным лозунгам страны и должна привлечь к нам всех деятелей новой культуры».
Как бы желая проверить, правильно ли переориентировались лефовцы, торжественно объявившие в журнале «Новый Леф» о том, что они начинают бросать камни «в болото быта и искусства», Маяковский решил вновь выступить в разных городах Союза.
Павел Лавут:
«Это было в январе 1927 года. Я советовал дождаться навигации, чтоб соединить приятное с полезным. "Сейчас морозные дни. Придётся передвигаться и в бесплацкартных вагонах. Утомительные ночные пересадки…", – говорил я Маяковскому. Но он продолжал настаивать, и меня буквально ошарашил:
– Во-первых, не люблю речных черепах, а во-вторых – это не прогулка, а работа с засученными рукавами».
В самом начале января лефовцы написали заявление в главный партийный орган страны. Документ, подписанный Владимиром Маяковским и Сергеем Третьяковым, был вручён лично Глебу Максимилиановичу Кржижановскому, председателю комиссии по улучшению быта писателей.
«В отдел печати ЦК ВКП(б)
В комиссию по улучшению быта писателей
В Федерацию объединений советских писателей
От литературного объединения ЛЕФ
Заявление
Писатели Лефа настаивают на включении в "Федерацию объединений советских писателей" объединения Леф на равных основаниях с 3 уже вошедшими союзами (ВАПП, Союз писателей и Союз крестьянских писателей) и на предоставлении Лефу 7 мест в совете Федерации».
Поданный в ЦК документ завершал «список работников Лефа» – 38 фамилий, после которых стояло: «и мн. др.».