Книга Нефертити. Роковая ошибка жены фараона - Олег Капустин

«Стоило ли тратить столько усилий в многолетних походах и приносить столько жертв в ожесточённых боях с врагами, чтобы неблагодарные внуки и правнуки так небрежно и беспечно относились к тому, что было дорого их отцам и дедам?» задавались старики дни и ночи напролёт роковым почти для каждого уходящего поколения вопросом.

Однако в нынешних Фивах уже никто не вспоминал о суровых старых временах. Все — от фараона до самого скромного писца — стремились получить от жизни максимум удовольствий и немедленно, ничего не откладывая на потом. В каждой уважающей себя семье столицы была статуэтка мумифицированного покойника. Хозяин дома, где происходила очередная пирушка, ставил её на середину зала и приговаривал:

— Взгляни-ка на него, а потом живи и наслаждайся, ибо после смерти ты станешь таким же, как он!

Эти господствующие настроения эпохи отразились на всём укладе жизни египтян того времени и прежде всего на внешности столичных жителей. Теперь на улицах Фив редко можно было встретить горожанина в простом льняном переднике от бёдер до колен, которым прежние годы все довольствовались. Фиванец даже с весьма скромным достатком уже не мог позволить себе такой сельской простоты. Столичный житель стал одеваться в сложный костюм с длинным плиссированным подолом и богатой туникой с расширяющимися раструбом, искусно вышитыми рукавами. Вместо непритязательных паричков или матерчатых круглых шапочек, которые носили их отцы, даже писцы средней руки надевали теперь тщательно завитые, надушенные парики, спускающиеся чёрными локонами до плеч. На ногах красовались изящные сандалии с заострёнными и лихо загнутыми кверху носками. А сколько украшений сверкало теперь на каждом фиванце! И так были разодеты мужчины! Что уж тут говорить о женщинах. Прекрасный пол не отставал от сильного и даже частенько превосходил его в мотовстве тех богатств, которые накопили рачительные хозяева и воины — их предки. Сокровища, собранные за четыре поколения в виде налогов или привезённые как военная добыча из завоёванных стран Азии и Африки, бесстыдно и нагло проматывались в короткий, великолепный и пышный «золотой век» Аменхотепа Третьего, который уже, увы, подходил к концу.

Все в столице хорошо знали, что после четвертьвекового правления рано одряхлевший из-за разгульной жизни фараон просто доживает свой век в роскошном дворце на западном берегу. Рядом с дворцом, как и положено было по старинным обычаям, уже высился монументальный заупокойный храм ещё здравствующего фараона, предназначенный для почитания царского Каа. Ни для одного владыки Египта прошлых лет не возводилось столь великолепного сооружения. Его спроектировал и построил тёзка фараона Аменхотеп, гениальный архитектор и мудрец, четверть века назад вывезенный Тутмосом Четвёртым из сельской глубинки. Перед фасадом храма возвышались огромные статуи Аменхотепа Третьего, высеченные из цельных глыб серого песчаника. Всё было готово для того Момента, когда стремительно стареющий фараон присоединится к бессмертным богам на небесах. Знал об этом и сам повелитель огромной страны. По вечерам, когда солнце окрашивало в мрачно-багровые тона лики его статуй, он выходил на балкон своего дворца и поднимал кубок в честь самого себя.

— Я славно пожил в этом мире, — говорил он, с чувством смахивая слезу с пухлой щеки, — возможно, совсем скоро жрецы будут приносить в мою честь жертвоприношения в роскошном заупокойном храме. Так выпьем же за то, чтобы момент моего переселения к бессмертным богам подольше не настал, хотя, если говорить откровенно, я уже порядком устал от своей земной оболочки, — печально усмехался фараон, глядя на свой огромный живот. — Будем же сейчас пить и наслаждаться, помня, что век наш недолог.

Хеви-старший, как несколько фамильярно величали фараона даже простолюдины, в конечном счёте мало чем отличался от самого обычного своего подданного. Просто масштабы, в которых он прожигал жизнь, были значительно более грандиозные, чем у скромного писца какой-нибудь государственной конторы. Вот и теперь в начале осени, когда испепеляющая жара начала мало-помалу спадать и по ночам уже можно было свободно дышать свежим ветерком, дующим с реки, Хеви-старший задумал очередную серию вечерних пиров...

Однажды рано утром после очередного вечерне-ночного празднества, переросшего в разнузданную оргию, во дворце фараона, расположенном на западном берегу Нила, начался необычный переполох. Словно ураган обрушился на жилище повелителя великой страны. Десятки слуг и придворных с изрядно помятыми лицами после бессонной ночи бегали по бесчисленным залам и закоулкам огромного дворца властителя Египта и громкими, испуганными голосами предупреждали всех, на кого они впопыхах натыкались:

— Царица пришла! Царица нас посетила!

На языке слуг это означало: «Спасайся, кто может! »

А по гулким прохладным коридорам уверенной, тяжёлой поступью человека, которому уже давно надоело нагонять страх на избалованных и порочных приближенных фараона, решительно шествовала невысокая и не по годам стройная царица Египта Тии. Все, на кого она стремительно налетала, шарахались от неё, как от привидения, вынырнувшего прямо из преисподней. Наконец высокие тяжёлые двери из ливанского кедра с затейливой резьбой и причудливыми накладками из золота и слоновой кости распахнулись перед женой фараона, и она вошла в спальню к мужу.

— Ты, вероятно, последние остатки своих мозгов окончательно пропил? — резко выкрикнула она, остановившись перед широкой кроватью, где возлежал её супруг.

Фараон с трудом поднял плохо выбритую, жёлтую с синяками круглую голову, поросшую трёхдневной щетиной, — явный признак того, что он уже несколько дней был в запое.

— Тебе делать, что ли, нечего, будишь меня в такую рань?! — пробормотал, морщась, опухший от пьянства и оплывший от жира властитель Египта.

— А ну пошли отсюда! — яростно цыкнула царица на двух крупных девок, спавших мгновение назад на смятых простынях рядом с фараоном. Сейчас они с ужасом всматривались слипающимися глазами в непонятно откуда взявшуюся в спальне царицу в сверкающем золотом и драгоценными камнями, полном парадном облачении, больше похожую на пантеру, чем на женщину.

Шлёпая босыми ногами по мраморному полу, девицы ринулись вон. Только мелькнули большие груди с красными сосками и круглые голые задницы. Хеви на старости лет полюбил пышные формы.

— Сегодня начало праздника Опет. — Тии продолжила громко, с противно-наставительными интонациями, уперев свои небольшие, но крепкие руки в бока (жест, который был так характерен для её уже покойной мамочки): — Тебя дожидаются все Фивы, а ты валяешься здесь с какими-то толстозадыми девками! А кто тебе такой синячище посадил под глаз? Опять пьянствовал со своим ублюдком-сыночком Пасером, главным виночерпием, этим ядовитым отродьем Амры?

— О, великий Амон! Я же совсем забыл про этот праздник! — воскликнул фараон и попытался стремительно вскочить с постели, но тут же рухнул назад, так как у него закружилась голова. — Послушай, голубка моя, — прохрипел он, еле шевеля сухим и шершавым языком, затыкая уши и гримасничая, — не ори так громко. У тебя не голос, а раскалённое шило и ядовитое жало скорпиона, вместе взятые. Позови, дорогая, слуг, чтобы привели меня в порядок, а то я даже громко слово промолвить не могу, голова просто раскалывается. Да, и прикажи, чтобы принесли кубок с вином.